Выступившие затем Каменев и Зиновьев поддержали Троцкого. Впрочем, последний не удержался: когда Каменев упомянул о коллективном руководстве, он бросил реплику, вспомнив, что таковым именовали групповое правление «тройки» и «семерки»: «Коллективное руководство — это и есть, когда все мешают одному или все на одного нападают».[977] Троцкий солидаризовался с тезисами Зиновьева, формально остававшегося еще председателем Исполкома Коминтерна.[978]

Именно обсуждение «английского вопроса» на Политбюро побудило Троцкого подготовить заявление по вопросам международного коммунистического движения, которое 28 июня он направил в делегацию ВКП(б) при Коминтерне.[979] Судя по контексту, это уже был документ не личный и не группы его последователей, а тех, кого вскоре стали именовать «объединенной оппозицией», включавшей как подписантов прежнего «Заявления 47-ми», так и немногочисленных сторонников Зиновьева и Каменева, и, наконец, возродившуюся на непродолжительное время группу децистов. Представляя заявление, Троцкий брал на себя роль руководителя коммунистической оппозиции не только в СССР, но и в международном масштабе.

Предыдущие предупреждения о бюрократизме как «источнике оппортунизма», адресованные высшим партийным органам СССР, теперь были распространены на режим в Коминтерне. Троцкий отмечал любопытную особенность резолюций руководящих органов компартий — «готовность принимать радикальные решения за чужой счет», то есть осуждать «правые уклоны» в других странах при пассивности «перед буржуазным общественным мнением собственной страны». Он утверждал, что источником такого курса является аппаратно-бюрократический режим в руководящей партии Коминтерна.

Это был первый документ, в котором Троцкий подверг прямой критике теорию социализма в одной стране. Теория эта рассматривалась как прикрытие внутренних противоречий в стране и партии, питающее фаталистический оптимизм, за которым «укрывается бюрократическое безразличие к судьбам социализма и международной революции».

Появившееся на свет 11 июля 1926 года совместное заявление Зиновьева и Троцкого на имя Политбюро завершило создание объединенной оппозиции.[980] Поставив подписи под единым документом, они зафиксировали открытое противопоставление себя партбюрократии. Заявление касалось лицемерной позиции редактора «Правды» Бухарина, который, утверждая, что ЦК не желает дискуссии, на самом деле изложил в газете, причем в искаженном виде, прения на заседании Политбюро по вопросу об Англо-русском комитете, тем самым способствуя началу дискуссии. Зиновьев и Троцкий рассматривали действия Бухарина как провокацию, на которую идти не желали, призывая решать вопросы «нормальным путем», не дергая партию.

Итак, к лету 1926 года существование объединенной оппозиции стало, фактом, а Троцкий формально на паритетных началах с Зиновьевым, а фактически единолично стал ее лидером.

Со второй половины июня — начала июля 1926 года почти на всех заседаниях Политбюро Троцкий, теперь, как правило, при поддержке Зиновьева и Каменева, выступал с обоснованием оппозиционного курса. За частными расхождениями скрывались принципиальные разногласия. Заключались они прежде всего в следующем.

Сталинцы, ссылаясь на политическую неграмотность 60–70 процентов рядовых коммунистов, стремились сохранить незыблемой диктатуру властных партийных органов во главе с ЦК. В их представлении речь шла о власти небольшой олигархической группы, имевшей свои ответвления на местах в лице руководителей губкомов и окружкомов. Именно на эту группировку опирался Сталин в стремлении к личной власти. Оппозиционеры выступали за участие во власти всей партии, правда, при условии контроля со стороны «верхов». Для аппаратчиков это было неприемлемо, они боролись против оппозиции привычными методами: искажая высказывания, обвиняя в отходе от большевизма, наклеивая компрометирующие ярлыки, квалифицируя оппозицию как социал-демократический уклон от большевизма. Это было весьма дискредитирующее определение, учитывая отношение Ленина к социал-демократии.

В то же время факт возникновения более или менее значительной объединенной оппозиции усиливавшемуся сталинскому единовластию был до поры до времени как бы прикрыт завесой секретности, ибо споры происходили негласно, и сами оппозиционеры, и Троцкий прежде всего предваряли свои заявления в Политбюро и даже в ЦК надписью «Совершенно секретно».

Споры вышли на поверхность на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 14–23 июля 1926 года. Здесь в числе других обсуждался вопрос о «продолжавшейся фракционной антипартийной деятельности оппозиции» в связи с так называемым «делом Лашевича».

Сталин и его группа явно провоцировали на открытое выступление, надеясь использовать пленум для решающего удара. Троцкий и его единомышленники приняли вызов. Тринадцать деятелей, в том числе Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская (она ненадолго примкнула к оппозиции), Муралов, Пятаков, обратились к членам ЦК и ЦКК с заявлением,[981] подвергавшим критике бюрократизм аппарата, который «чудовищно вырос в период после смерти Ленина и продолжает расти».

Этот документ был первым наброском оппозиционной платформы, ибо в нем выдвигались требования, которые будут затем фигурировать в новых документах. В их числе были предложения приступить к повышению заработной платы рабочих за счет сокращения бюрократии, ускорить развитие промышленности, усилить налоговый нажим на капиталистические элементы, активнее поддерживать международное революционное движение. Против Сталина и его группы выдвигалось обвинение во фракционности и приводились доказательства этого. Выдвигалось «предложение» восстановить в партии демократический режим, который позволил бы решать спорные вопросы в соответствии с его традициями.

Нечего и говорить, этот самый «партийный демократизм» был в заявлении невероятно идеализирован. Но тот факт, что на заре большевистской власти грубейшее, а порой кровавое подавление воли низов, диктатура партии сочетались с элементами того, что именовалось «демократическим централизмом» в самой компартии, что голоса ее членов выслушивались, и до 1921 года существование оппозиций рассматривалось как законное явление, был безусловен. Правда, конец такому положению положил на Десятом съезде сам Ленин при полном согласии других партийных деятелей. Так что ссылки на ленинский авторитет звучали явно неискренне.