очень хороший десерт — пирожное из нежнейшего творога, закутанного в тончайшее тесто, и фруктовый торт.

Я хотела спросить господина профессора о Штефанбурге, о том, с чего началось мое знакомство с Фишером несколько лет назад, когда тот пообещал рассказать мне, отчего это в скромных домах штефанбургских обывателей на стенах, случается, висят драгоценные шедевры великих мастеров прошлого — итальянцы, фламандцы, французы. Я хотела спросить, правда ли это. А если да, то что это все значит? А если нет — откуда взялась такая легенда?

Но я как-то устала от предыдущего разговора.

Мы все ели молча.

Только папа пытался вести светскую беседу, говоря о погоде, о гребных гонках, которые должны были состояться через неделю, о моем дне рождения, куда он не преминул пригласить профессора с супругой.

Но обо всем этом он говорил очень осторожно, выбирая слова, словно бы боясь задеть человека, который в тысячу раз умнее и образованнее его, но при этом в тысячу раз беднее. А кроме того, незрячего человека. Поэтому папа всякий раз начинал фразу: «А вы видели?», «А вы смотрели?», «А вы читали?» — и всякий раз осекался и пытался выскользнуть из неловкой ситуации и взмахивал рукой, и у него даже краснели уши. Профессор же слушал его внимательно и отвечал на все вопросы спокойно. Видно было, что он ничуточки не обижается всем этим рассказам про вернисаж, балет или вид с балкона, и вообще видно было, что все это его очень забавляет.

Не исключено, подумала я, что, придя домой, он продиктует своей жене несколько саркастических фраз в свой дневник: «Обедал у Тальницки. Некрасивая резонерка-дочь, которая закончит жизнь в психиатрической клинике, и красавец-идиот папаша, который больше всего на свете озабочен тем, что еще не разобрался в собственном богатстве и аристократизме. Тактичен и великодушен до ужаса. Животики надорвать можно».

Я смотрела то на папу, то на профессора и не могла понять, на чьей я стороне. Ну, такое со мной часто бывало.

— Вот скажите, профессор… — Я вытерла губы салфеткой. — Позвольте еще один вопрос.

— Да, пожалуйста.

— Вы слышали о таком народе — кувзары?

— Кувзары? Пожалуй, нет. Это вам, наверное, нужно спросить учительницу истории. Это, простите, в каком государстве?

— В нашем, — сказала я. — В нашей с вами родной империи. Был такой маленький народ. Крошечный. Можно сказать, племя. Потом исчез.

— Ей-богу, первый раз слышу, — ответил профессор. — А вы об этом что-то знаете?

Папа делал мне страшные глаза, но старался делать это незаметно, чтобы фрау Дрекслер ничего не заметила.

— Да так, слышала кое-что, — сказала я. — Нечто похожее на сказку. Что, дескать, было вроде бы где-то к северо-востоку, ближе к степям, такое маленькое племя со своими обычаями, даже, кажется, со своей религией.

Крохотное племя, размером в одну деревню. И вот какой-то местный феодал что-то с ними не поделил, ну и сжег их деревню дотла. А его гайдуки всех кувзаров перерезали.

Папа громко уронил нож прямо на тарелку, а потом сверху еще уронил вилку.

— Простите? — спросил профессор.

— Это фантазии! — громко сказал папа, а потом добавил: — Сказки, другими словами.

— Я же ничего не утверждаю! — сказала я и тоже уронила чайную ложечку прямо на блюдце с недоеденным творожным пирожным. — Я просто задаю вопрос.

— Фантазии! — закричал папа.

— Но я вовсе не настаиваю, что это правда! — сказала я и как следует врезала рукояткой фруктового ножа по блюду с десертом так, чтоб это было громко, но при этом чтобы не разбить. — Я просто спрашиваю: господин профессор, ведь многие легенды имеют, так сказать, историческую подоплеку. Так вот вопрос…

— В чем же вопрос? — ласково спросил профессор. — Дорогая Станислава, вы уже сами на него ответили. Действительно, многие легенды и даже сказки имеют историческую подоплеку — это бесспорно.

— То есть вы хотите сказать, что такое могло быть? Чтобы помещик послал своих гайдуков сжечь деревню и вырезать все ее население?

— Конечно, разумеется, — сказал профессор. — Конечно, могло быть. Такое бывало не раз. Тем более в пограничных краях. Резали в основном чужаков. К сожалению, так было еще в прошлом веке. Жестокие нравы.

— Значит, про кувзаров это правда? — спросила я.

— Вот именно о кувзарах, — сказал профессор, — я как раз ничего и не слышал.

— Выпьем ликера? — предложил папа.

— Благодарю вас, — сказал профессор. — Пожалуй, что нет. Фрау Дрекслер, — обратился он к своей жене, — а вы не желаете ли выпить рюмочку чего-нибудь сладенького?

Она отрицательно помотала головой, как будто бы ее слепой муж мог увидеть; впрочем, это было скорее адресовано нам с папой.

Вообще за весь этот обед (а он, вместе с сидением в гостиной, длился часа два с половиной) она не проронила ни слова.

Через два дня — а эти дни я провела, можно сказать, взаперти: сидела дома, занималась с учителями и вообще наружу носа не казала — произошли два события.

Во-первых, в городской газете на первой странице появился аншлаг «Убийство на улице Гайдна!».

Сама статья была на третьей странице. Там сообщалось, что в одном из домов на улице Гайдна (номер дома не указали, молодцы!) было обнаружено тело женщины, убитой выстрелом в голову. Судя по документам, которые были найдены при убитой, она принадлежала к группе заговорщиков, которые намеревались совершить покушение на премьер-министра или на кого-то из членов царствующего дома, а может быть, даже на самого государя императора. Автор статьи высказывал подозрение, что убийство этой женщины — операция тайной полиции.

За обедом папа спросил меня, не читала ли я эту статью. Я на всякий случай сказала, что нет, не читала. Хотя прочитала еще в прихожей, на столике у зеркала, куда Генрих положил газету, принеся из почтового ящика. Папа пересказал мне статью в подробностях, которых в статье не было. Правда, он всякий раз оговаривался: «по-моему», «мне так кажется».

Папе казалось, что эта женщина пряталась в одном из домов по улице Гайдна («там есть маленькие, почти заброшенные домики, этакие крохотные виллы, а также есть небольшие почти что дворцы, переделанные в многоквартирные дома» — ха-ха, это он мне рассказывает про улицу Гайдна! Умереть можно!). И вот эта женщина, наверное, пряталась в этом доме. Но в один несчастный вечер она вышла наружу, то ли на террасу, то ли спустилась в сад, и тут-то ее и подстерегла пуля стрелка, который выслеживал ее, прячась в домике напротив. Что же касается заговора против императора и вообще против нашей прекрасной империи, против «карнавала», как называли наш чудесный мир в салонах и кружках, то папа