Она прищуривается и окидывает меня взглядом. Даже на расстоянии я слышу ее резкий вдох. И слегка улыбаюсь. Приятно, что я по-прежнему могу добиться от Мэры такой реакции. Пусть даже ее причина – страх. Хоть что-то. Всё лучше, чем равнодушие. Чем ничего.

– Полагаю, на этом придется поставить точку, – продолжаю я, спустив ноги на пол. Металл холодит мой лоб, когда я прислоняюсь к прутьям, держась за них руками. – Больше никаких доверительных разговоров…

Она скалится, и я готовлюсь к неизбежному плевку. Но напрасно.

– Я больше не буду пытаться тебя понять, – заявляет Мэра, по-прежнему держась на расстоянии.

Но не вздрагивает, когда я смотрю на нее. Не трепещет, когда я протягиваю руку и она зависает в паре сантиметров от ее лица. Потому что она боится не меня.

Взгляд Мэры мечется и устремляется на пол. На Молчаливый камень, аккуратно вмонтированный в бетон.

Я негромко смеюсь. Смех эхом отдается от стен.

– А я что-то в тебе сломал, правда?

Мэра отшатывается, как от удара. Я буквально вижу синяк у нее на сердце. Она скрипит зубами и выпрямляется.

– Всё поправимо, – выговаривает она.

Я чувствую, что моя улыбка становится горькой, нечистой, извращенной. Как и все остальное во мне.

– Жаль, что не могу сказать того же о себе.

Мои слова отдаются эхом, слабеют и умирают.

Она скрещивает руки на груди и смотрит в пол. Я внимательно наблюдаю за ней, пытаясь сохранить в памяти буквально всё.

– Туннели, Мэйвен.

– Ты знаешь мои условия, – отвечаю я. – Я отправляюсь с вами, веду вашу армию…

Она резко вскидывает голову. Если бы не Камень под ногами, я ощутил бы гул статического электричества.

– Этого мало.

Пора заставить ее раскрыть карты.

– Ну так ударь меня током. Позови палача, поставь успех войны в зависимость от моих слов, вырванных с кровью. Тебе придется рискнуть и положиться на них. Ты готова это сделать?

Она в раздражении вскидывает руки. Как будто я ребенок, а не король. Такое ощущение, что по коже проводят наждачной бумагой.

– Пусть будет компромисс. Скажи, где начинаются туннели.

Я невозмутимо поднимаю бровь.

– И где заканчиваются?

– Можешь хранить это в секрете. Пока не понадобится.

– Хм, – говорю я, постукивая пальцем по подбородку. И начинаю расхаживать по камере. Специально для моей внимательной аудитории. Мэра следит за мной взглядом, и я вспоминаю пантеру – спутницу матери Эванжелины.

– Полагаю, ты тоже пойдешь?

Она усмехается и восхитительно хмурится.

– Не в твоих привычках задавать бессмысленные, глупые вопросы.

Я лишь пожимаю плечами.

– Что угодно, лишь бы удержать тебя здесь.

У нее не находятся слова. Слова, которые она хочет сказать, замирают на губах. Если бы я только мог к ним прикоснуться. Ощутить их, гладкие и полные, пульсирующие горячей алой кровью. Не понимаю, отчего Мэра до сих пор так притягивает взгляд, ведь она мой лютый враг. Я знаю, что убил бы ее, а она – меня. Еще одна загадка моего сознания, которую никто не разгадает.

Мэра стоит неподвижно, позволяя мне смотреть. Не колеблется под моим взглядом. Позволяет заглянуть под маску, которую я помог создать. Там и усталость, и надежда, и, конечно, грусть. Сожаление о многом.

В том числе о моем брате.

– Он разбил твое сердце?

Мэра лишь выдыхает.

– Вот дурак, – шепотом говорю я, озвучивая привычную мысль.

Ее это не смущает. Она откидывает голову назад, так что каштановые пряди с сединой падают ей на спину. Приоткрывается грудь, на которой отчетливо видно клеймо. М – Мэйвен. М – моя. М – монстр. М – Мэра.

– И ты тоже.

Я чувствую горечь во рту. Я ожидал, что она дрогнет, но мне самому приходится отвести взгляд.

– По крайней мере, у меня была серьезная причина, – буркаю я.

Ее смех зол и резок – и короток, как щелчок кнута.

– Он сделал это ради короны, – шиплю я.

Мэра язвительно смотрит на меня, но не сходит с места. Не приближается на расстояние вытянутой руки.

– А ты нет, Мэйвен?

– Я поступил так из-за матери, – я стараюсь говорить отстраненно и равнодушно. Холодный, сломленный, обреченный юноша. – И из-за того, что она со мной сделала.

– Ты продолжаешь во всем винить мать. Как легко.

Мое сердце подскакивает в груди, когда она отступает. Отходит вбок. Не ближе, не дальше. Теперь ее очередь кружить по камере.

– Думаешь, отец ничего не сделал с Кэлом? Думаешь, люди всю жизнь одни и те же?

Хотя Мэра всего лишь ходит, это напоминает танец. Я повторяю ее движения, ступая в такт. Она изящнее, чем я, – ловкая воровка с многолетним опытом и странными извивами судьбы.

– Но человек, в конце концов, не теряет возможности измениться. А ты предпочитаешь сохранять кровь на руках.

Я сжимаю кулак и мысленно вызываю искру. Пламя. Хоть что-то, способное гореть. Она понимает, чего я хочу, и усмехается. Ее пальцы танцуют по воздуху, светясь фиолетовым и белым. Это просто издевательство. Она призывает электричество, стоя там, где не действует Молчаливый камень, – и там, куда я не могу дотянуться. Я тоскую по своей способности так же, как по Мэре, по Томасу, по всему, чем должен был стать.

– По крайней мере, я в состоянии признать свои ошибки, – продолжает Мэра. – Когда я ошибаюсь. Когда что-то ужасное происходит по моей вине.

Искры отражаются в ее глазах. Они меняются, становясь из карих фиолетовыми и придавая ей потусторонний вид. Как будто Мэра может взглядом пронизать меня насквозь. Отчасти я жалею, что это не так.

– Пожалуй, этому меня научил ты.

Я усмехаюсь.

– В таком случае, могла бы и поблагодарить.

В ответ она плюет мне под ноги. По крайней мере, хоть что-то в этом мире остается неизменным.

– Ты меня не разочаровываешь, – отвечаю я, растирая плевок мыском ботинка.

Мэра не отступает.

– Туннели.

Вздохнув, я притворяюсь обиженным. Заставляю ее ждать. Молчание тянется несколько долгих томительных секунд. Я пользуюсь паузой, чтобы посмотреть на нее. Увидеть Мэру Бэрроу такой, как она есть. Не такой, какой она была в плену. И не такой, какой мне хотелось бы ее видеть.

Моей.

Впрочем, она не принадлежит никому, даже моему брату. Это меня немного утешает. Мы оба одиноки, Мэра и я. Наш путь, возможно, ужасен, но мы сами его выбрали.