А вот кафтан хорошо лег, будто под Антошку шитый.

- Спину, главное, пряменько держи. И гляди от… вперед себя и гляди. С холопом не болтай, не по чину ему. Да и вовсе… хороший ты парень, Антошка, только неприкаянный.

- Прикаюсь, - пообещал Антошка и носом шмыгнул.

Боязно вдруг стало, как тогда, в лесу.

И желаньице возникло при доме остаться-то. А что? Тут же ж и вправду тихо. Ограда высокая. Стены крепкие. Такие, небось, с наскоку не возьмешь. А еще замагичены, это Антошка сам слыхал. Так что, ежели и приключится смута какая, то в доме её переждать – самое разумное.

А он вот…

Коты сидели внизу.

Полукругом.

С самого краюшку Ледок со шкурою серебристой, будто инеем припорошенной, подле него Мякотка, которая и вправду была мяконькой и такою кругом круленькой, что хотелось взять на руки да не выпускать. Листок и Рыжик. Махрютка…

Дюжина явилась.

И как их унесть? Прежде-то в корзину влезали, а ныне подросли, поздоровели.

Или, может, уместятся?

Антошка корзину поставил и рукой махнул. Первым подошел Музыкант, который средь прочих отличался длинным узким телом и круглою головой, которую украшали совсем уж огромные уши. И кисточки на ушах имелись.

Он в корзину заглянул.

Понюхал.

Мявкнул тонко, будто песню пел, и первым запрыгнул. А за ним уж и прочие полезли, и так, что холоп рот приоткрыл, на это глядючи. Антошка и сам бы, да… жарко.

Неудобно.

Плечи полотно стянуло, рубаха трещит, камзол сползает. А ключница еще и берет принесла, бархатный, синий, красоты страшной. Небось, когда б Аленка в таком увидала, сразу б в замуж пошла. Особенно перо хорошо, длинное и кривоватое, до уха свисает.

От красоты на душе полегчало.

И корзину Антошка поднял. Подумал было, что можно холопу велеть, чтоб он нес, но после передумал. Сам управится, чай, не совсем слабосильный.

До экипажу донес.

И внутрь влез.

И сел на мягонькие подушки, корзину подле устроивши. Из неё-то высунулась круглая голова Снежка.

- Вот так… будете при дворце жить, небось, при царице, - сказал Антошка, ибо сделалось вдруг… нет, не боязно, хотя боязно тоже. Но ноги онемели. Руки побелели. И сердце в грудях заколотилось быстро-быстро.

- Урм, - сказал кот, из корзины выбираясь.

А за ним и прочие.

Сметанка скользнула на пол, под лавку сунулась, но вылезла, вытащив на хвосте ком пыли. Музыкант вот наверх вскарабкался. И так споро, что Антошка его еле отодрал.

- Сидите уж смирно, а то ведь станут пенять, что возок попортили, - попросил он, не особо, правда, надеясь, что услышан будет.

…а вот хорошо бы домой да на этаком возке, чтоб сперва по слободе прокатился он, потому уж у матушкиного подворья встал. И тогда бы матушка подивилась, подумала бы даже, мол, кто это там едет. И сестрица. И соседи, полагавшие Антошку никчемным, тоже удивились бы. Особенно когда б он этак, преважно, из возка вышел бы.

…еще бы тросточку себе.

Или посох?

Не, посох не по чину, его бояре носют, возьми такой, так разом по спине огребешь, если вовсе куда не сошлют… а вот тросточку – самое оно.

И он бы вышел…

…додумать Антошка не успел, потому как вдруг резко и громко заорал Музыкант, как у него только глотка-то не треснула от этакого мява. А следом и прочие завопили, слитно так, что, показалось, еще немного и уши Антошкины от этакого мява отвалятся.

Он за них и схватился.

А потом… потом возок вдруг крутануло и подкинуло, и в воздухе вновь крутануло, и наземь он рухнул со страшною силой. Из Антошки от удара весь дух выбило напрочь.

После еще приложило деревом да по голове.

Он только и успел, что подумать: надо было при доме остаться… а дальше темень наступила. Правда, недолгая. И в темени этой Антошка будто бы голоса слышал. При том понимал, что говорили не тут, не рядышком, но где-то далече.

- …Радожский был особенно опасен, кровь Стражей и проклятью не одолеть.

- Но нападение прямо у дворца…

- Скоро здесь будет такое, что эту мелочь… в любом случае, вину свалят на ведьм. Радожские с ними давненько воюют…

…вот не хватало заботы.

И отчего люди злые-то? Ответ Антошка ведал: исключительно от недоедания и кишечных хворей, которые в свою очередь случаются от питания неправильного. Вот ежели бы люди ели правильно, тогда б этого вот всего не было.

Он не успел додумать, потому как все было странно, когда где-то рядом вновь загрохотало.

И стало больно.

Очень больно.

От этой боли Антошка только глубже в черноту впал.

- …про холопа не забудь.

- Да он уже… что за дрянь тут…

- Не важно. Уходим…

И ушли.

Стало тихо. И больно. И тихо. И все одно больно. В груди особенно. Там, где сердце. И Антошка понял, что еще немного и сердце это остановится. А стало быть, не будет ни возка нарядного, ни матушкиного удивления, ни соседей, что перешептываться станут, обсуждая его, Антошкину, удачу… ничего-то не будет.

…хорошо хоть, подарки передать успел.

Глядишь, и доедут.

На грудь навалилось тяжелое и заурчало, громко, басовито. И это урчание отозвалось иным, слева… справа… отовсюду. Будто его, Антошку, засунули внутрь огромного урчащего зверя. Зато и боль попритихла. Умирать, оказывается, совсем и не страшно.

Дурбину стало плохо уже в его покоях.

Он не помнил, как добрался до них. Вот вроде бы стоял перед царицей, перед боярынями, что-то делал… а что? Память оказалась тягучей, неподатливой, словно кто-то спешил закрыть её.

Точно делал.

С кровью связанное.

Он отчетливо помнил эту вот кровь, которую… собирал? Определенно. Сперва делал надрез. Собирал. И… старый знакомы заращивал? Да. Именно так и было.

А потом?

Что случилось с ним дальше?

- Не думал я, что ты, Никитка, такой слабосилок, - раздалось рядом. – На от, выпей.

Аверсин сунул в руки склянку с чем-то мутным и дурнопахнущим.

- Пей, пей, а то ведь еще помрешь ненароком… или это на тебя девицы так повлияли? Хороши, сказать нечего…

- Что… произошло.

Никита осушил склянку одним глотком, правда, когда Аверсин отвернулся, выплюнул тихонечко в рукав. Отчего и сам не знал. Едкая горечь связала рот.

- Знаешь, тоже понять хотел бы, что там, твою мать, произошло… этак опозориться! И перед самой царицей! – почему-то возмущение Аверсина показалось наигранным. – Тебе всего-то надо было, что образцы взять, а ты…