срезанные по утренней росе пригодные в лечьбе травы, чтобы по осени начать готовить снадобья для балканского похода. Чуткие проворные пальцы женщин былинка к былинке, лист к листу вязали истекающие соком стебли в объемные пучки, которые сновавшие по лестницам и стропилам проворные мальчишки развешивали сушиться под самым потолком.

Защитивший руки до локтя толстыми кожаными перчатками Тойво трудился вместе с боярыней внизу: укрощать, обращая на пользу людям, траву борец и другие злые травы, одно прикосновение к которым несет, самое малое, серьезные ожоги, куда более опасно и ответственно, нежели ребячья возня под потолком. Да и деду по возвращении будет, о чем рассказать.

— Не переживай, как только немирье у нас кончится, я за тобой пришлю! — перед отправлением в землю вятичей взъерошил кудесник вихры на затылке внука. — Пока еще у боярыни лечьбе поучись да Всеславу утешь.

Тойво в который раз закусил губу от досады, опуская на землю любовно собранную дорожную котомку, где помимо редких заморских снадобий, частью купленных в Корсуни, частью подаренных новгородской боярышней, лежал пергамент с изображением башни Сиагр и берестяные грамотки со списками редких рукописей. Сколько можно ждать-то? Так всю жизнь прождешь. Вслух он, конечно, ничего такого говорить не стал. Слишком он соскучился по деду, чтобы, едва накоротке перевидевшись, сразу дерзить. Единственное, на что он решился, осторожно спросить, а когда ждать гонцов.

Услышав вопрос, вещий Арво почему-то вздохнул, глядя в сторону Всеславы-красы, которую, казалось, нынче никакая сила не могла оторвать от ее Неждана:

— Может, осенью, — сказал кудесник понуро, — а может, и раньше.

Поначалу Тойво едва не каждый день бегал к городским воротам поглядеть, не едут ли гонцы, потом понял, что все это зря. Да и что толку в этих гонцах? Прибывший около двух недель назад в Киев Тороп вместе с радостной вестью о победе под Дедославлем со скорбью сообщил о кончине светлейшего Ждамира. Из окаянной Дедославской ветви тоже не уцелел никто. Да и то сказать, кто бы им, крамольникам, Правду людей и богов поправшим, княжую шапку отдал. И хотя пламя мятежа почти утихло, как утихает пожар в торфяном болоте под напором ливня, пока лучшие мужи решали, что делать и как быть, земля вятичей застыла в напряженном ожидании. Потому ни о его, Тойво, отъезде, ни о скором возвращении домой мужей, сыновей и братьев собравшихся под Муравиным кровом женщин даже речи не шло.

Конечно, месяца, а то и года проводившие в ожидании жены, дочери и матери воинов свою тревогу научились умело скрывать. Спорую работу сопровождали повседневные разговоры и шутки, прерываемые только песнями, и далеко в Заднепровский простор летел красивый, звонкий голос красы Всеславы. Точно в родном Корьдно, искусная певунья вела подруг за собой, ни разу не сбившись и не спутав слова. Выросшая на княжьем дворе, прошедшая суровые испытания, молодая жена прославленного воеводы держалась спокойнее и безмятежнее других. А что до слез, пролитых в подушку бессонными ночами, когда темнота нашептывает лихое, молитв да поклонов, положенных дома перед иконой или в Божьем храме вместе с боярыней Муравой и светлейшей Ольгой, то кто же станет их считать.

Когда погасли последние лучи солнца, женщины закончили работу и стали расходиться по домам. Завтра на рассвете они вновь все вместе отправятся в лес или на заливные луга: от Купалы до начала сенокоса травы самую силу набирают, а для большого похода снадобий понадобится ох, как много! Хоть бы с ладами любимыми, соколами ясными, зиму удалось вместе перезимовать!

Всеслава краса домой не торопилась. Оно и понятно. Кому понравится коротать вечер одной в толком не обжитой, просторной, но пустой избе, где выложенные величавыми венцами нарядно изукрашенные стены сжимаются и давят, точно в затхлом порубе, а надежда заперта в узком круге света, отбрасываемого масляной лампадкой возле венчальных икон. Пока новгородская боярышня и Тойво снимали забрызганные отравой фартуки и рукавицы, она прибралась на столе, почистила инструменты, навела воду с щелоком.

— Может, переночуешь у нас? Куда уж идти в такую поздноту!

Чуткая и мудрая ведунья, безошибочно угадав состояние подруги, спешила протянуть руку помощи. Али она не понимала? Тойво, неотлучно находившийся при боярыне, слышал и тяжкие вздохи, и сдавленные всхлипы, и слова неумолкаемой молитвы от вечера до утра.

— Только спать вам вряд ли дадут! — подала голос Муравина прислужница Воавр, присматривавшая за детьми.

Мирно почивавший под звуки разговоров и песен малыш Лют, едва только в клети стало тихо, открыл глазки и теперь вовсю улыбался, показывая пару первых зубов, и тянул ручонки к матери, приглашая ее на игру.

— Лето — не время для сна! — отозвалась боярыня, расцветая ответной улыбкой своему маленькому сокровищу.

Всеслава смотрела на них с умиротворением, украдкой прикладывая ладонь к собственному чреву. Хотя даже внимательный взгляд не нашел бы в ней сейчас никаких изменений, вещая подруга на днях уверенно подтвердила те робкие предположения, которые несколько седьмиц тому назад высказала не находящая себе места от волнения молодая женщина.

Как оказалось, разумный не по возрасту Лют пробудился не только для того, чтобы приобщиться материнского тепла и любви. Занятые ребенком женщины не услышали звука шагов, впрочем, воевода Хельги, несмотря на оставшуюся на память от хазарского плена легкую хромоту, всегда ступал не менее бесшумно, нежели его неизменный спутник Малик.

— Так и знал, что здесь вас отыщу! — раньше приветствия молвил он, оказываясь вместе со своим пардусом в круге света.

Уделив толику внимания своей семье (сынишка с радостью пошел к нему на руки и даже попытался дотянуться до хвоста пятнистого Малика), но так и не объяснив, что означает его, хоть и желанное, но неожиданное появление, Лютобор повернулся к Всеславе:

— Пойдем, госпожа, тебя там ждут.

Возле дома, поставленного Незнамовым сыном, и в самом деле собралось не менее полутора десятков нарочитых, в которых Тойво при свете факелов узнал дядьку Войнега, бояр Урхо, Остромира и Быстромысла и еще несколько человек из княжьего совета. Едва завидев ту, которая до этой зимы носила титул корьдненской княжны, прибывшие дружно обнажили головы и, войдя вслед за молодой хозяйкой в просторную горницу, в которой расторопные слуги уже затеплили огонь и начали собирать угощение, поклонились Всеславе, как положено при обращении к светлейшим князьям, до самой земли.

— Что случилось? — от растерянности и тревоги Всеслава едва могла говорить. — Что все это значит? Где Неждан?

— Твой супруг, госпожа, слава Богу, жив и передает тебе привет, — вслед за нарочитыми обращаясь к жене побратима как к высшей по положению, поспешил успокоить ее Хельгисон. — Хотя дела земли вятичей, — он