Кстати, этому визиту предшествовал весьма красноречивый документ, сохранившийся в наших архивах: «В[есьма] срочно Не п/о [не подлежит оглашению] 27.10.1936 г. В Культ. Просвет. Отд. ЦК ВКП(б)

Тов. Ангарову.

Сегодня, 27 октября, получена телеграмма от Михаила Кольцова о том, что к Октябрьским праздникам в Москву приезжают немецкие писатели – Лион Фейхтвангер и Людвиг Маркузе с женой.

Лион Фейхтвангер едет по приглашению, разрешенному ЦК ВКП(б).

Людвиг Маркузе (с женой) в списке писателей, приглашение которых разрешено в нынешнем году, не имеется.

Имеет большое значение, чтобы Фейхтвангер, который отрицательно относится к процессу, и Людвиг Маркузе, у которого возникли в связи с процессом сомнения в подлинности советской демократии, чтобы они оба именно к октябрьским дням были у нас.

Тов. Кольцов, придавая особо важное значение визиту этих двух немецких писателей, телеграфирует, чтобы им оказано было исключительное внимание, примерно, как и Андре Жиду[136].

Принимая все это во внимание, Иностранная Комиссия Союза советских писателей СССР просит Вас довести об этом до сведения товарища А.А. Андреева и принять меры, чтобы было дано указание соответствующим органам, чтобы Лион Фейхтвангер, Людвиг Маркузе и жена Людвига Маркузе получили без задержки визы.

Мих. Аплетин, Зам. Председателя Инокомиссии ССП СССР» (19).

Естественно, иностранные писатели по факту приезда сразу попадали под пристальное внимание отечественных спецслужб. Чаще всего соглядатаями выступали те же сотрудники «Интуриста» и приставленные к персоне иностранца переводчики, столь замечательно описанные в «Мастере и Маргарите» майгели или коровьевы: «Вот они где у меня сидят, эти интуристы! – интимно пожаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую шею, – верите ли, всю душу вымотали! Приедет… или нашпионит, как последний сукин сын, или же капризами все нервы вымотает: и то ему не так, и это не так!..»

В эпоху Сталина система психологической обработки работала почти без сбоев – разве что конфуз случился с французским писателем Андре Жидом, которого принимали с распростертыми объятиями, а в благодарность получили острую антисоветскую книгу, написанную им сразу по возвращении из СССР. Позже, в послевоенное время, можно вспомнить хорошо известную историю пребывания в Советском Союзе американского писателя Джона Стейнбека – человека въедливого, наблюдательного. Которому, невзирая на все старания власти, многое удалось подметить.

Желание Стейнбека узнать побольше о стране постоянно натыкалось на закрытость системы: «У нас сложилось мнение, что русские – худшие в мире пропагандисты своего образа жизни, что у них самая скверная реклама. Взять, к примеру, иностранных корреспондентов. Обычно журналист едет в Москву с доброй волей и желанием понять то, что увидит. Но он сразу же подвергается всяким ограничениям и просто не в состоянии выполнять свою работу. Постепенно у него меняется настроение, и он начинает ненавидеть систему не как саму систему, но как препятствие для своей работы. И нет способа быстрее настроить человека против чего бы то ни было». Своего соглядатая – молодую переводчицу – Стейнбек описывал следующим образом: «Это была решительная девушка, и ее взгляды были такими же решительными, как и она сама. Она ненавидела современное искусство во всех его проявлениях. Абстракционисты были для нее американскими декадентами; экспериментаторы в живописи – также представители упадочного направления; от Пикассо ее тошнило; идиотскую картину в нашей спальне она назвала образцом декадентского американского искусства» (20).

Фантастически интересно и поучительно сравнить тексты американского писателя с воспоминаниями той самой Светланы Литвиновой, переводчицы Стейнбека: «Я, конечно, ему много врала в ответах, как и положено. Потому что, откровенно говоря, врала я, потому что я была антисоветчица (выделено мной – К.К.) внутри, я была диссидентка уже тогда. Мне мама в 41-м году все рассказала, сказала, чтобы я молчала, не лезла, не была никакой активной. И я многие вещи понимала, что такое сказать нельзя Стейнбеку, что надо говорить так, как положено говорить. Поэтому он меня счел очень коммунистической, социалистической» (21). Обратите внимание – уже «антисоветчица», «диссидентка»… Много таких, говорящих вслух «правильные» слова, но думающих абсолютно иначе, накапливалось внутри системы. Более того, они пока исправно служили ей. И по долгу службы, в том далеком 1947 году, Светлана Георгиевна («антисоветчица» и «диссидентка») писала секретные отчеты о настроениях, высказываниях и намерениях Стейнбека: не задумал ли американец, вернувшись домой, сочинить что-либо антисоветское? На основании этих отчетов была подготовлена победная реляция в ЦК. «В результате пребывания в СССР Стейнбек, убедившийся на многочисленных фактах в лживости антисоветской пропаганды в США, сделал следующие заявления:

1. Колхозная система очень эффективна.

2. Советское государство оказывает колхозам большую помощь.

3. Вопреки антисоветской пропаганде, колхозники не являются духовно опустошенными и унифицированными, а, напротив, отличаются яркими индивидуальными характерами.

4. Жизненный уровень колхозников является вполне удовлетворительным, а урожай в тех местах, где он побывал, – выше среднего.

5. Восстановление разрушенных войной районов идет в СССР гораздо быстрее, чем в Западной Европе, и, в частности, в Англии. Во многом успех быстрого восстановления сельского хозяйства обязан колхозной системе.

6. Во всех местах, где он побывал, советские люди выражали дружественное отношение американскому народу и высказывались против войны.

7. Вопреки антисоветской пропаганде в СССР существует полная свобода религии и функционируют церкви» (22).

Можно, конечно, приписать вышеперечисленное к результатам пропагандистской обработки писателя, и было не без того. Но, если посмотреть объективно, за исключением четвертого пункта докладной, все более или менее соответствует действительности. А если мы вспомним историю облапошенного фермера Билла, о чём мы рассказывали выше, то понятно, что обмануть даже острый взгляд стороннего наблюдателя не представляло большого труда. Чем система активно пользовалась в пропагандистских целях.

Кроме тщательно организованных экскурсий для потенциальных агентов влияния, советские пропагандисты учитывали такой немаловажный факт, как материальная заинтересованность иностранный «мастеров слова» в дружбе с СССР. Например, 13 декабря 1935 года заведующий Отделом печати и издательств ЦК Таль информировал вождя и секретарей ЦК о том, что за весь 1935 год в Советском Союзе было издано «сто книг иностранных названий». На 1936-й год предполагалось увеличить эту цифру до 138. Авторы по странам делились следующим образом. Франция – Арагон, Барбюс, Блок, Жид, Мальро, Роллан; Германия – Бехер, Вольф, Генрих и Томас Манны, Фейхтвангер, Франк (все они беженцы от гитлеровского режима); США – Дос Пассос, Драйзер, Синклер Льюис; Англия – Гексли [Хаксли], Форстер, Шоу. Все эти литераторы так или иначе фигурировали в согласованных номенклатурных списках «друзей».