– Алукард заявляет, что он независимый продюсер, – вклинилась Ойя. – У него сделки по всему городу.

– Но никаких заслуг, – добавил Уэллс.

Женевьева могла себе это представить.

– При этом у него есть деньги, – продолжил Уэллс. – Заслуг нет, но счет солидный. Твердая наличность и доллары янки изгоняют любые сомнения. Кажется, с этим не поспоришь.

– Кажется?

– Симпатичное коротенькое словечко, не так ли? «Казаться» и «являться» – слова по разные стороны смысловой бездны. Этот мистер Алукард, носферату, хочет финансировать моего «Дракулу». Он предложил мне сделку, подобной которой у меня не было со времен RKO и «Кейна». Неограниченный бюджет, лучшая аппаратура, право окончательной редакции, контроль за всем – начиная с актерского состава и заканчивая связями с общественностью. И единственное условие, которое он мне ставит, – я должен поставить определенный сюжет. Он не хочет моих «Дона Кихота» или «Вокруг света за восемьдесят дней». Он хочет только «Дракулу».

– Коппола… – гневный взгляд Уэллса заставил ее перефразировать, – этот другой фильм, с Брандо в роли графа? В конце они же свели баланс? Отбили бюджет. «Дракула» – продукт высокодоходный. Скорее всего, найдется место и для новой версии. Не говоря уж о сиквелах, ТВ-сериалах по мотивам и пародиях. Твой мистер Алукард мыслит здраво. Особенно, если у него есть деньги и нет заслуг. Связать свое имя с хорошим, с великим фильмом – ему это не повредит. Может, он хочет шумного признания?

Уэллс обдумал эту идею.

– Нет, – он сделал заключение почти с грустью. – Женэ, меня никогда не обвиняли в нехватке эгоизма. Широта моего духа, мое чувство значимости – это часть моего актерского мастерства. Броня, которую я обязан таскать, чтобы вести повседневные битвы. Но я не слеп. Ни один продюсер в здравом уме не станет финансировать меня в таком объеме, не предложит мне такой сделки. Даже эти детишки – Спилберг и Лукас – не смогли бы получить такого славного предложения. Я понимаю это так же хорошо, как все нормальные люди. Сегодня студиями могут владеть нефтяные компании и гостиничные магнаты, но есть же коллективная память о том контракте, что я подписал, когда мне было двадцать четыре и как все пошло не так – и для меня и для всех. Когда меня вышибли со съемочной площадки в сорок третьем, RKO получили права на рекламу с новым слоганом «Эффектность, а не гениальность!». Голливуд не желает меня видеть – я напоминаю о его ошибках, о преступлениях.

– Ты говоришь, Алукард – независимый продюсер. Может быть, он фанат?

– Не думаю, что он видел хоть какой-то из моих фильмов.

– Думаешь, это злая шутка?

Уэллс пожал плечами, воздел руки. Ойя была более насторожена, более обеспокоена. Женевьева попыталась угадать, не она ли была тем, кто настоял на расследовании.

– Первые чеки отлично прошли, – сказал Уэллс. – За это место оплачена аренда.

– Ты знаком с выражением…

– О лошадином докторе? Да.

– Но тебя это тревожит? Загадка?

– Загадка мистера Алукарда. Это так. Даже если правда взорвется у меня перед носом, я выдержу. Этой тропой я уже ходил прежде и осмелюсь пройти по ней вновь. Но, в любом случае, мне бы хотелось чего-то ждать на будущее. Я хочу, чтобы ты потихоньку навела кое-какие справки о нашем мистере Алукарде. Как минимум я бы хотел знать его настоящее имя и откуда он. В данный момент он кажется настоящим американцем, но не думаю, что так было всегда. Но больше всего я хочу знать, что он задумал. Ты можешь мне помочь, мадемуазель Дьедонн?

VII

– Знаешь, Женэ, – задумчиво произнес Джек Мартин, глядя сквозь завитки сигаретного дыма, что всегда окутывали его голову, как тает лед в его пустом стакане, – ничто из этого не имеет значения. Это не важно. Писательство. Это банальное устремление, едва ли стоящее усилий, несущественное на любой космической шкале. Это всего лишь кровь, пот, кишки и кости, извлеченные из наших тел и скормленные пишущей машинке, чтобы быть выплеснутыми на ее валик. Это всего лишь больная душа Америки, киснущая на солнце. Никто на самом деле не читает того, что я написал. В этом городе не знают, кто такие Фланнери О’Коннор или Рей Бредбери, не говоря уж о Джеке Мартине. Ничто не сохранится в памяти. Мы все умрем и всё закончится. Пески покроют нашу цивилизацию, а солнце превратится в огромный красный огненный шар и сожжет даже вас.

– Это только через несколько миллионов лет, Джек, – напомнила она.

Это его, похоже, не убедило. Мартин был писателем. В старшей школе он выиграл национальные соревнования по эссе, с работой, озаглавленной «Здорово быть живым». А теперь ему было сорок, и его прочувствованные, хотя и жуткие рассказы – наиболее личные его работы – печатались в небольших журналах с научной фантастикой и в мужских изданиях, а еще выпускались дорогим ограниченным тиражом фанатами-издателями, которые потом вылетали из бизнеса, не заплатив ему денег. Уже десять лет он зарабатывал на жизнь написанием сценариев, но фильмы, где стояло его собственное имя, так и не выходили на экраны. У него были проблемы со счастливыми концовками.

Как бы то ни было, он знал, что творится «на производстве», и был ее первой целью, когда дела приводили ее к кинематографу. Он жил на бульваре Беверли-Глен в хибаре, сделанной из толя, и приткнутой между многомиллионными особняками, и говорил всем, что она сейсмоустойчивая.

Мартин погремел льдом, и она заказала ему еще одну кока-колу. Он затушил сигарету и закурил новую.

Девушка за стойкой гостиничного бара, одетая, словно волшебница, закинула лед в новый стакан и дотянулась до небольшого хромированного крана. Ударила струя кока-колы, поливая лед.

Мартин приподнял свой старый стакан.

– Разве не было бы замечательно, если б можно было сунуть девчонке бакс, чтобы она налила в этот стакан, а не устраивала суматоху с новым и не заставляла бы тебя платить снова и снова. Должен быть неограниченный долив. Вообрази это себе, Женэ – утопическая мечта. Вот, что нужно Америке. Бездонная кола!

– Это не в наших правилах, сэр, – откликнулась девушка. Вместе с колой шли клетчатая салфетка, несчастный ломтик лимона и пластиковая ложечка.

Мартин посмотрел на ноги барменши – она носила черные сетчатые колготки, туфли-лодочки на высоком каблуке, плотно облегающий белый жилет, фрак и цилиндр.

Писатель пригубил свою новую колу, у которой все еще было дно, а девушка занялась другими утренними клиентами.

– Готов спорить – она актриса, – сказал он. – Думаю, она снимается в порно.

Женевьева приподняла бровь.

– Большинство фильмов категории Х поставлены лучше, чем те помои, что идут на широкую публику, – настаивал Мартин. – Я могу тебе показать короткометражку кое-чего от Джераржа Дамиано или Джека Хорнера, как если бы снимал Бергман или Дон Сигел. Кроме постельных сцен.

Мартин писал «сценарии» для взрослых фильмов, используя тщательно сохраняемые в тайне псевдонимы – чтобы защитить свое членство в Гильдии Сценаристов. У Гильдии не было какого-то предубеждения к порно, но предполагалось, что ее члены не берутся за написание полноценных сценариев за пару дней и триста долларов. Мартин утверждал, что именно он придумал популярную фразочку Джеми Гиллиса «Соси, сука!».