Я надеялся, что он не вспомнит. Шел последний год моей учебы, и я, преодолевая нежелание, начал слушать обязательный курс — читал его Фаустус. Лекции, к моему приятному удивлению, оказались занимательными и к тому же были сдобрены остроумием и фирменной сангвинической чувственностью Фаустуса. Но в то время я был слишком поглощен исследованиями кино и уделял его лекциям минимум внимания. Перед угрозой провала на экзамене я стал умолять его дать мне свободную тему. Именно об этом он и вспомнил теперь, вероятно подозревая, что работа, которую я ему представил, была откуда-то списана. Он был прав больше чем на половину. Работа эта принадлежала в основном Клер — что-то о Жанне д'Арк — и имела больше отношения к фильму Дрейера, чем к реальной истории. Но сей труд тем не менее помог мне преодолеть это препятствие. Фаустус, смилостивившись, поставил мне «Си-минус»{315}.

— Я пишу статью об одном режиссере, — пояснил я, а потом, не очень заботясь о близости к истине, сделал кой-какие уточнения, которые, как мне казалось, могли возбудить его интерес, — Он собирался снимать кино о крестовом походе против альбигойцев.

— Собирался? Теперь? Я его знаю?

— Его звали Макс Касл.

— Никогда о нем не слышал. Это большой пробел в моих знаниях?

— Да нет. Немец. Снимал в тридцатые годы. Незначительная фигура. Я как бы открываю его заново.

— У него был хороший вкус. Давно уже пора снять большой фильм о крестовом походе. Демилль, Джон Форд… кто-нибудь в этом роде. Много действия, много крови. Сэм Фуллер. Вот настоящий мужской режиссер. «Штыки примкнуть!» — вы видели?{316} — Он издал хрипловатый смешок. — Хотя, возможно, вы и считаете, что это дерьмо.

Нет, не просто дерьмо. Пусто-грустное, мочало-мычальное, тщетно-потужное дерьмо. В точности так выражалась Клер; я был с ней абсолютно согласен, но в этот ответственный момент предпочел промолчать.

— Вообще-то Фуллера очень ценят во Франции.

— Это мне должно что-то говорить?

— Нет, я только…

— Последним лягушатником с яйцами был Наполеон, наполовину итальянец. С тех пор они катились под горку. — Он горько ухмыльнулся, — Дьенбьенфу. Черт побери, нельзя сдаваться только потому, что ты проиграл{317}. Тогда-то и начинается самое интересное. — Он поднес спичку к намокшей сигаре, которую не переставал грызть с того момента, когда я вошел в его кабинет, и глубоко затянулся. На выдохе из его легких вырвался хриплый, мокротный кашель, — Они меня угробят, — то ли прорычал, то ли просипел он, гася остаток сигары в ржавой металлической пепельнице, похожей на деталь античного шлема. Однако погашенный окурок снова оказался у него в зубах. — Дружок, вы когда-нибудь слышали о проклятии? — спросил он, сверля меня своим ястребиным глазом. — Я имею в виду — серьезно?

Я понял, что он сменил тему. Мы вернулись к катарам.

— Вы должны понять, — продолжал он, — что в Средние века теология была отнюдь не отвлеченным предметом, а главным оружием психологической войны. В особенности, когда речь заходила о вечных муках. Неумирающий червь, негасимое пламя, кочерга дьявола, которую суют тебе в задницу отныне и на веки вечные. Представьте, какой пинок вы получаете среди этой голи перекатной — слабоумных крестьян. Слышали о мощи, которая развивается в жерле пушки? Поверьте мне, мой мальчик, это и сравниться не может с той мощью, которую можно выжать из жерла ада. Теория проклятия была водородной бомбой в арсенале церкви.

Он замолчал, чтобы достать бутылку бренди и два стакана.

— Официально это противоречит университетским порядкам, — напомнил он мне, наливая бренди, — Но нас это не колышет, не правда ли, мой мальчик. Черт побери, вправлять мозги молодежи — от этого занятия пробуждается жажда, — Я согласился, но прежде чем допил первую порцию, уже отставал от Фаустуса на две.

— В год от Рождества Христова тысяча трехсотый, — продолжал он, — римская католическая церковь владела духовной монополией на территории от Ультима Туле{318} до Неаполитанского залива. Но вот появились конкуренты — альбигойцы, они основали соперничающую фирму на богатейшем религиозном рынке христианского мира. Свой собственный церковный ритуал, собственная иерархия, собственные святыни — полный набор услуг. Они заманили в свои ряды богатейших мужчин и женщин Лангедока{319}. А с ними и пеонов. Как им это удалось? Да потому что альбигойцы были искренни в своей вере. Тогда как католические священники в своей массе являли собой стадо вороватых, пьющих недоумков, не отличавших апостольского символа веры от заплесневелого сыра. У большинства поблизости была парочка сожительниц и целый выводок голодных ребятишек. Одному Господу известно, что они делали с кающимися грешницами на исповеди. И с другой стороны — священники-катары, Parfaits[41]{320}, как они не без удовольствия себя называли; те вели истинно христианский образ жизни, если только это можно назвать жизнью. Никакого тебе мяса, никакого вина, никаких земных благ. И главное — никакого секса. Вот что такое учение катаров. Пуританизм, как у первых пуритан. А это, вероятно, означало, что они были кучкой довольно противных педантичных кастратов. Но они били старичка-Папу в самое больное место — прямо по банковским счетам.

Я уже успел вычитать, что большой альбигойский крестовый поход был одной из самых кровавых страниц в истории человеческих гнусностей. Д. У. Гриффит вполне мог бы включить его пятой серией в свою «Нетерпимость». Но Фаустус подавал эту историю так, как мне даже не приходило в голову.

— Вы считаете, дело было в деньгах?

— Черт возьми, конечно. Крупнейший захват земли в Средние века. Нокаут в два удара. Первый — вы зовете крестоносцев понасиловать и пограбить и вообще сровнять с землей вооруженную оппозицию. А потом вы посылаете инквизицию поджарить оставшихся в живых беззащитных людей. Следом за этим победоносные силы воинствующей церкви выстраиваются у кормушки. Поголовные конфискации. Именно это всегда в таких случаях происходило. Имения, драгоценности, скот, замки. Так и работал закон. Собственность еретиков переходила к церкви. В данном случае — к церкви и королю Филиппу, так называемому Филиппу Красивому{321}. Этот пройдоха объехал на кривой Папу Иннокентия. Он отхватил неплохой кусочек недвижимости, называемый Южной Францией, принадлежность ее Капетингам до этого была весьма сомнительна. Кроме того, он заполучил все богатства тамплиеров, которых извели и предали забвению в компании с их коллегами еретиками.

— Вы не считаете, что тамплиеры были катарами?

— Может, были, а может, и нет. Твердых доказательств не имеется. Но королю Филиппу это было все равно. Его интересовало только золото. А золота у них хватало. Тамплиеры были первыми европейскими банкирами. Вместе с венецианцами. Они контролировали все денежные потоки между Европой и Святой Землей. Эта торговля приносила миллиарды. Можете не сомневаться — Папа спал и видел, как загрести все это. Но тамплиеры пользовались уважением в христианском мире. Умелые бойцы и — по большей части — истинные аскеты. Первоначально они звались «Бедными рыцарями Христа». Монахи-воины. Нужно было их дискредитировать, прежде чем уничтожить. И тут святой отец постарался. Он так облил тамплиеров грязью, что тем было не отмыться. Колдовство, педерастия, сатанизм, богохульство… — Он иронически хмыкнул, — Но тут он явно перестарался. Они возвели на Жака Моле столько напраслины, так уж обвиняли его в занятиях черной магией, что после его сожжения на острове Сите — а случилось это в тысяча триста четырнадцатом — некоторые зрители глухой ночью переплыли через реку, чтобы собрать его пепел. Они из него готовили зелье от бесплодия.