— Мы рады видеть в своих рядах университетских, — заявил преподобный, — потому что, как вам известно, мы здесь вошли в глубину вод, в самую глубину{330}. У нас множество вопросов…

— Огромное множество, — вторила мужу миссис Физер.

— …и все они требуют внимания самых проницательных умов. Потому что, вы же прекрасно понимаете, насколько важны эти материи.

— Жизненно важны, — снова эхом отозвалась миссис Физер. Как я понял, у нее вошло в привычку снабжать замечания мужа звуковыми курсивами.

— Ваша область знаний — религия… философия? — спросил он.

— Скорее, исторические исследования.

— Да, конечно же. Достоверная наука, — продолжал преподобный, — Именно это нам и нужно. Потому что, как вы понимаете, истина…

— Вся истина, — пояснила миссис Физер, решительно погрозив пальчиком.

— Да, конечно, вся истина еще не сказана.

— Поскольку сделать это могут только те, кому она известна, — добавила его жена.

— Значит, вы историк? — спросил преподобный, — Возможно, вы знаете профессора Карстада? — Я ответил, что знаю, — Ах вот оно что! Великолепно. Он приезжал к нам некоторое время назад…

— Точнее говоря, несколько лет назад, — поправила его миссис Физер.

— И вы благодаря ему заинтересовались нашей верой?

Я решил, что чем проще, тем лучше.

— Да, благодаря ему.

— Необыкновенный человек. Такой мощный ум. Хотя, должен сказать, что в вопросах теории он слабоват. — Миссис Физер с умным видом покачивала головой, соглашаясь с мужем. — Да, в теории он определенно слабоват. Исторические детали — да, я бы сказал, это его сильное место.

— Страдания, — добавила его жена.

— Да, страсти. Большой знаток страстей.

— А вы? — спросила меня миссис Физер, ее глаза загорелись любопытством, — Вас интересуют страсти?

— О, более чем. — Я увидел, что это понравилось обоим, а над остальными собравшимися пронесся одобрительный вздох; некоторые из них придвинули свои стулья поближе. — Конечно же, я только начинающий. Нахожусь в поисках.

Преподобный снисходительно кивнул.

— Мы всегда готовы дать принять новичка в наши ряды.

Ряды? Передо мной было одиннадцать лиц, и все минимум вдвое меня. Я бы сказал, вымирающий приход.

— В вашей церкви состоит еще кто-нибудь? — спросил я, стараясь смирить вызывающие нотки в голосе.

— Мы имеем доступ ко многим другим.

— Здесь — в Эрмоза-Бич?

Преподобный отрицательно покачал головой, его прихожане повторили этот жест.

— Нет-нет, к тем, кто уже ушел.

Смысл сказанного от меня ускользнул.

— Но здесь есть и другие катары. — Преподобный вопросительно наклонил голову, — Кажется, я слышал о еще одной группе — в Малибу. Они называют себя Сиротками…

Преподобный не проявил никакого любопытства.

— Нет-нет, мы единственные, кто восходит к истинным катарам.

Одна из его прихожанок перегнулась через трость, служившую ей опорой, чтобы дать свои пояснения. Это была костлявая старуха, пребывающая, казалось, в постоянной борьбе со своей вставной челюстью.

— У нас контакт, — пробормотала она, улыбаясь мне неподвижной улыбкой. Она подняла согнутый перст, указуя на небеса. — Кон-такт.

Строгий маленький садик Физеров, надежно отгороженный от грязной улицы за калиткой, был бы идеальным вместилищем для этой, более мирской, части службы, если бы не рев реактивных самолетов — они то и дело подлетали к международному аэропорту Лос-Анджелеса, который находился в нескольких милях восточнее. Физеры явно уже привыкли к этому; я обратил внимание, что даже во время проповеди, когда слышался рев очередного самолета, преподобный автоматически повышал голос, а потом снова уменьшал громкость. Пытаясь найти вопрос, который дал бы нам какую-то общую почву, я спросил:

— Лозунг над вашим алтарем…

— Лозунг? — одновременно спросили преподобный и его жена.

— Duo sunt.

— Догмат, — поправил меня преподобный, а его жена добавила:

— Догмат догматов.

— Прошу меня извинить, я ведь новичок. Это, кажется, означает «есть двое». — Преподобный и его прихожане в унисон закивали, — Имеются в виду два бога?

— …бога, — Преподобный вдумчиво взвешивал это слово. — Этот термин вводит в заблуждение. Возникает очень много неправильных ассоциаций. Давайте лучше говорить «принцип».

— Да, — согласилась его жена. — Определенно принцип.

Я осторожно пробирался вперед.

— Боги или принципы… как вам будет угодно. Откровенно говоря, сегодня, в двадцатом веке, какое это может иметь значение — двое, пятеро или десятеро? Ведь индусы поклоняются десяткам богов… или принципов.

Преподобный согласно выгнул брови.

— Десяткам, даже сотням — разницы никакой. Значение имеют только эти две цифры: Один и Два. Потому что на самом деле это отнюдь не количества, а антологические субстраты; два — это принцип полярности. Ведь вы понимаете?

Чувствуя, что я не понял ни слова, миссис Физер поспешила прояснить.

— Возможно, если бы мы рассмотрели музыку…

— О да, — согласился преподобный, подбадривая свою жену принять участие в образовании новичка. — У Натали более конкретный подход к таким вещам.

— Иногда, играя на органе, я думаю: столько нот, но все — в гармонии. А в результате — наслаждение для уха. Но для того чтобы произвести дисгармоничный звук, нужно только две ноты.

— Нужно и, что важнее, достаточно, — добавил преподобный.

— Да, — согласилась его жена, — Разве не так? Достаточно. Понимаете, если нет гармонии, то Двое являются необходимым условием, — Она выставила два пальца на одной руке и два — на другой. — Двое берут верх над Одним. А после этого уже не имеет значения сколько. Сотни, тысячи. Просто Одного больше нет.

— Именно, — подтвердил преподобный. — Расщепление единства.

— Война, — мрачно вставила его жена. Остальные прихожане издали согласный шорох.

Казалось, они готовы и дальше отвечать на вопросы, даже на глупые. И я снова спросил:

— Простите меня, но, на мой взгляд, это не больше чем теологические тонкости, разве нет?

— Это зависит от того, где размещаются принципы, не правда ли? — терпеливо сказал преподобный, — Например, если bonum[44]— это дух, то malum[45]— это плоть. Вы понимаете?