В три часа дня они были в Коктебеле, но Тасе оставалось только помочить ноги в море и ехать назад.

…В августе Елена Дометьевна вернулась в столицу, Ефремов продлил срок аренды дачи и возобновил своё отшельничество. Вскоре начались холодные осенние дожди. Тася плотно закрыла освободившиеся помещения, где стоял холод. В натопленных комнатах тепло, уютно, и так хочется успеть!..

Иван Антонович работал с десяти до двух, затем с четырёхпяти вечера до десяти, часто припоздняясь до одиннадцати. Обычно он проводил в день за рабочим столом десять часов, когда чувствовал себя в форме — до четырнадцати часов. Читал, подбирая нужный материал, заполнял «премудрые тетради» записями важных мыслей, вносил туда идеи, догадки, целые готовые формулировки, планы и конспекты отдельных частей будущих произведений.

Готовый текст печатал на машинке.

Только к концу сентября Иван Антонович закончил повесть о туарегах. Отделка и перепечатка заняла ещё некоторое время. Тася была первым слушателем. Перепечаткой занималась она же — милый Зубрик, как ласково называл её Ефремов.

В гараж были доставлены из города столярные и слесарные инструменты.

Устав от сидения за письменным столом, Иван Антонович частенько приходил в гараж — он любил и умел работать руками, что-то мастерить или чинить.

Абрамцевские отшельники особенно радовались письмам друзей, приезду дорогих гостей. В октябре приехал из Ленинграда Владимир Иванович Дмитревский. Он с наслаждением, не спеша читал свежую, только что перепечатанную «Афанеор…», перечитывал знакомые главы «Туманности Андромеды», изданной недавно в «Роман-газете». По вечерам, когда весёлый огонь в печи лизал сухие поленья, ровесники подолгу говорили друг с другом — и сердечнее тех бесед не было. В часы, когда из комнаты Ивана Антоновича доносился звук печатной машинки, Дмитревский тоже брался за перо — он работал над книгой «Через горы времени», которая должна была рассказать читателям о Ефремове.

Навещал Борис Александрович Вадецкий с дочерью Эльгой. Познакомились два писателя после войны, когда Бориса Александровича выбрали ответственным секретарём отдела прозы Союза писателей, членом комиссии по приёму в СП и по работе с молодыми авторами.

Вадецкий, петербуржец, принадлежал тому же поколению, что и Иван Антонович. Он гордился принадлежностью к старинному морскому роду Белли, основанному в России при Екатерине II выходцами из Англии. Его родной дядя, Владимир Александрович Белли, автор книги «В Российском императорском флоте», был контр-адмиралом. Мать Вадецкого, Анна Александровна Белли, умерла через две недели после родов, и мальчик воспитывался у родни матери. Во время Гражданской войны они временно уехали в Крым, но мальчик убежал из семьи: он хотел найти своего отца, Александра Константиновича, офицера лейб-гвардии Павловского полка. Белая армия отступала. Мальчик отстал от поезда, остался на платформе, чуть не потерял ногу и стал заикаться. Затем детдом, интернат…

Было что вспомнить… Ефремов вернулся в Петроград в 1921-м, Вадецкий двумя годами позже. Он сразу поступил на Балтийский завод, окончил ФЗУ, стал подручным разметчика по металлу. На заводе действовала литературная группа «Резец», Борис стал её участником, увлёкся рабкоровской работой и с 1925 года начал печататься.

В 1935 году его направили по совету М. Горького в Среднюю Азию — председателем киргизской комиссии Союза советских писателей. Там зародилась у Вадецкого идея написать роман об узбекском поэте и мыслителе XV века Алишере Навои.[243] Ефремов прошёл и проехал азиатскими тропами тысячи километров. Азия, сухая, пыльная, скалистая и пряная, была для друзей общей любовью.

О море оба писателя тоже знали не понаслышке. Ефремов плавал сам — в Охотском и Каспийском морях. Вадецкий в годы Великой Отечественной войны писал очерки с фронтов, с боевых кораблей Балтийского и Черноморского флотов, Днепровской и Дунайской флотилий, из осаждённого Ленинграда и Севастополя. Гордясь своим морским родом, Борис Александрович посвящал свои произведения великим адмиралам и мореплавателям.[244]

Ефремовы и Вадецкие дружили домами. Ходили друг к другу в гости. Вадецкие после войны, когда в их дом попала бомба, жили в квартире при Литературном институте на Тверском бульваре, 25. Только в 1957 году семья перебралась в писательский дом на Ломоносовском проспекте.

Эльга была старшей из трёх дочерей Бориса Александровича. Ровесница Аллана, в 1954 году она окончила школу. Увлечённая личностью Ивана Антоновича, она всё чаще приходила в гости самостоятельно: «Его нравственные идеи, мысли и умение видеть перед глазами все фазы человечества меня буквально опьяняли, я выходила от него просветлённой. Хотелось с ним общаться всё чаще и больше. Что же касается Ивана Антоновича, то он имел потребность общения с молодёжью, особенно с такой восторженной слушательницей, какой была я. Я слушала его с большим интересом, чем Аллан или его друг Валентин».[245]

Иван Антонович любовно называл Эльгу Чайкой и обращался к ней исключительно на «вы». Он знал наверняка, что в этой умной и привлекательной девушке, как в куколке, скрыта прекрасная бабочка.

Однажды Борис Александрович при Эльге спросил Ефремова:

— Зачем вы к такой пичужке обращаетесь на «вы»?

— Видите ли, Борис Александрович, этот человек мне нравится, нравится во всех отношениях. Говорить ей «ты» — значит расписаться в своей немощности, а так я вроде ещё ничего.

Эльга мечтала стать журналисткой. Исторический факультет манил девушку не меньше. Ефремов, словно бы в шутку, грозил проклятием, если она станет «журналюгой» или историком XIX века. По его представлениям это означало «продать своё перо». При ближайшем рассмотрении журналистско-писательская тропа оказывалась столь узкой!

В 1954 году Иван Антонович, работая над повестью «Там-ралипта и Тиллоттама», был особенно увлечён «мыслью Индии». Он направил Эльгу на собеседование на соответствующую кафедру исторического факультета МГУ. Однако в тот год был непредвиденный наплыв льготников, и девушка всего с одной четвёркой оказалась лишь на вечернем отделении. Ефремов пытался хлопотать, ходил к декану, которым тогда был археолог А. В. Арциховский.

Эльга Борисовна рассказывала: «Позже он решил, что я должна заниматься непосредственно археологией Средней Азии, а поскольку туда девочек не брали, выбрал для меня в качестве учителя крупнейшего специалиста по Сибири С. В. Киселёва, который тогда копал в Забайкалье. Меня взяли туда в экспедицию по его личной просьбе, причём сам Иван Антонович не только оплачивал дорогу, но даже покупал спальный мешок, необходимый для поездки. Однако наибольшую помощь он мне оказал после университета, обратившись с личным письмом к директору Института этнографии С. П. Толстому с просьбой меня взять в штат археологической Хорезмской экспедиции. Тот был поклонником Ивана Антоновича, рассчитывал через меня с ним познакомиться и принял на работу. Я в очередной раз оказалась взятой ради Ефремова. Применительно ко мне он поступал вопреки своим принципам не пользоваться своим именем, которые мне же внушал. В определённой степени я такой помощи заслуживала: мой диплом был признан лучшим, вскоре я поступила в аспирантуру, раньше всех сверстников защитила кандидатскую диссертацию и, тем не менее, в течение дальнейший жизни всегда стремилась его хлопоты оправдать, поскольку кроме него до меня никому не было дела. Я всегда ему подчинялась и при долгих экспедициях и большой научной нагрузке стремилась писать даже научно-популярные очерки и книги, как он этого от меня требовал. О том, что я на это способна, у него сложилось мнение из-за моих ещё первых писем из экспедиций».[246]