Ефремов с новой силой налегает на «Лезвие бритвы». Тася всё свободное время посвящает разбору читательских писем и печатных рецензий, которые в беспорядке были отвезены в Абрамцево с городской квартиры.

В июле у них гостили Дмитревские с дочерью.

В сентябре Иван Антонович проводил Елену Дометьевну в Крым, в санаторий. Но санаторий оказался плохим, состояние жены ухудшилось, и Ефремову пришлось выручать её оттуда — в Москве можно было обеспечить хотя бы сносный уход.

Родные убеждали её, что пора ей выходить на пенсию и поберечь себя, что её состояние и возможности не позволят ей каждый день ходить на службу и выполнять все требования, предъявляемые к научному работнику. Но Елена Дометьевна мечтала поскорее поправиться и вновь взяться за любимое дело — только работа могла хотя бы на время утишить душевную боль. Она чувствовала себя очень несчастной. С момента появления Таисии в жизни мужа речь несколько раз заходила о разводе, но Елена Дометьевна отказывалась. Она не хотела верить, что можно столько пережить вместе, столько вместе сделать — и потерять любимого мужчину. Умом она ясно осознавала положение, но сердце отказывалось верить… Сколько разных чувств, так непохожих друг на друга, стоят за коротким словом «любить»! Обманывала себя: вот поправлюсь… Но в глубине души знала, что жить осталось совсем недолго. Иван Антонович жалел её, заботился, но как же хотелось любви. Может быть, той, которую в своё время не смогла дать мужу. Есть неизбежность в том, что пути человеческие расходятся. Сухо, защищаясь от внутренней боли, она произносила: «Я умру женой Ефремова».

Она часто вспоминала 1957 год, свою осеннюю поездку в Индию — с туристической группой. Она так долго желала увидеть эту загадочную страну![250] Правда, именно после Индии её болезни обострились. Может, тому виной резкая смена климата, тяжело протекающее привыкание организма к иным условиям.

Осень для Ефремова прошла в метаниях между Абрамцевом и Москвой. Тёмный, холодный ноябрь пришлось пробыть в столице, чтобы вычитать корректуры «Туманности…» для Гослита и «Дороги ветров» для Географгиза. Месяц выдался суматошным и утомительным. Сплошным потоком шли люди: кто по делу, кто просто повидаться. По старинному московскому обычаю, гостей полагалось встречать угощением.

В результате Ивану Антоновичу, который придерживался правила не есть после шести вечера, пришлось за компанию есть много и поздно. Пополнел, устал, печальные мысли одолевали после получения наглых, хамских ответов из Моссовета об обмене старой квартиры на новую, более удобную. Проходные комнаты совершенно не давали возможности не только спокойно работать, но даже и жить.

Аллан после окончания института получил свободное распределение, но на службу устроиться не мог. Оказалось, что геологу найти работу не так легко, как прежде. Между тем на 10 декабря была назначена его свадьба. Отпраздновали тихо, без особых торжеств и мещанских пышных застолий.

Иван Антонович мечтал выбраться в Ленинград, однако здоровье не позволяло. Работа над «Лезвием бритвы» всё затягивалась — Ефремову казалось, что повесть получается не такой, как надо бы; но начатое дело нужно закончить — хотя бы ради тех интересных мыслей, которые удалось заложить в это произведение.

В феврале 1961 года Ефремов вновь посещает врачей и возобновляет вторую группу инвалидности — за этот год надо закончить затянувшееся писание! Он спешит в Абрамцево, ставшее подлинной творческой лабораторией, но не чувствует себя в полном покое: Елена Дометьевна хворает, лежит в постели, и хотя к ней ходит медсестра, всё же надо быть к ней ближе. Аллан живёт у матери жены, занимается поисками работы — на его помощь в уходе за больной надежды мало.

В марте Ефремова вызвали из Абрамцева в Москву — приехали американские палеонтологи, и на плечи Ивана Антоновича по сложившейся в институте традиции легла забота об их приёме.

«Мосфильм» постоянно тревожит Ефремова разговорами об экранизации «Туманности…».

12 апреля через будни и фантастику вдруг ярким факелом прорывается сообщение: в космос полетел первый человек!

Радость велика и неподдельна. Однако она несколько осложняется для Ивана Антоновича: ему без конца звонят из всех газет, приходят домой с просьбами написать статьи о первом полёте в космос. Дело кажется писателю настолько великим само по себе, что нет никакого желания сгибаться по этому поводу в придворных поклонах, ибо, как шутил Ефремов, он явился в сей мир с врождённым неумением. Тася отвечала на все звонки, что писатель не может подойти к телефону.

Елене Дометьевне становилось всё хуже, и её положили в больницу. Отъезд в Абрамцево стал невозможным — надо было постоянно навещать жену.

Апрель. Елена Дометьевна в больнице, на ноги не встаёт. Ефремов, отложив «Лезвие…», пишет для газеты «Известия» по предложению главного редактора А. И. Аджубея, зятя Хрущёва, статью о литературе и науке.

У Таисии Иосифовны нашли тромбофлебит, врачи прописали ей постельный режим. Аллан пока ещё безработный.

Май. Елена Дометьевна всё ещё в больнице. Врачи определили у неё несколько заболеваний сразу, причём каждое из них усугубляло общее состояние. Цирроз сердца, отёк лёгких, водянка.

Июнь. Аллан отправился в Алданскую экспедицию МГУ с сотрудниками кафедры мерзлотоведения, чтобы исследовать Ороченское золотое месторождение. Жена Ольга вскоре поехала вслед за ним. Ефремов после трёх месяцев забрал жену из больницы. Болезнь её усугубилась. Наступившая жара ухудшила положение. Медсёстры говорили, что её отпустили домой умирать. Иван Антонович и Таисия Иосифовна ухаживали за тяжелобольной женщиной. Днём дежурила медсестра, ночью няня. Елена Дометьевна так ослабела, что не может перевернуться с боку на бок. Как каждому тяжелобольному человеку, ей каждую минуту что-то надо. Тася спит по шесть часов в сутки.

1 августа 1961 года Елена Дометьевна умерла.

В письме В. И. Дмитревскому Иван Антонович писал: «Для всех нас, кто был с Еленой Дометьевной всё последнее время, её внезапный уход явился как бы шоком. Хотя мы были заранее подготовлены врачами и знали, что болезнь безнадёжна, но почему-то были уверены, что нам удастся продлить жизнь нашего Ежонка ещё на несколько месяцев. И смерть её очень сильно подействовала на всех нас и на меня в том числе особенно, так как вместе с Е. Д. ушёл навсегда большой кусок жизни от молодости до старости (мы были вместе 26 лет) и утрата, сама по себе большая, усилилась ещё чувством острой боли и жалости после всех мучений, которые пришлось претерпеть бедному Ежонку. Никогда не думал, что декомпенсация порока сердца — такая страшная штука. Это, право, ничем не лучше рака, даже хуже!