Так вот, рассказываю все это Хромому и сразу вижу, какую недовольную рожу он корчит. Мой друг уже успел связаться по телефону с дерматологом из Посуэло. А теперь что он должен ей сказать? Я собирался обсудить с ним анонимку, которую бросил вчера в почтовый ящик Агеды, но счел за лучшее промолчать. Не та обстановка. И тут в баре появляется она сама со своим толстым псом. Агеда страшно нервничает из-за экзамена, который ей предстоит сдавать в ближайшую пятницу. Сердце у меня колотится как бешеное. Я внимательно оцениваю каждый взгляд, каждый жест, каждое слово Агеды, надеясь поймать что-то, что ее выдаст. Напрасно. Распрощавшись с Хромым, мы часть пути идем вместе, обсуждая уличное движение и правила вождения, но Агеда даже намеком не упоминает про записку. Я желаю ей удачи на экзамене.

7.

Я много думаю о Никите по мере того, как приближается дата первой консультации в дерматологической клинике. Двадцать пять лет назад, ошалевшие от счастья, мы с Амалией судили да рядили, кем станет наш сын, когда вырастет. У нее уже был большой живот, и она могла вот-вот родить. Мы сидели рядом, прислонившись к спинке кровати, и тешили себя этими снами наяву.

Мы воображали, что плод нашей любви станет председателем правительства Испании или сделает важнейшее открытие, которое поможет лечить рак. Он еще не успел родиться, а жена уже называла его doctor honoris causa разных зарубежных университетов, и разумеется, самых престижных, а я видел, как он во фраке с бабочкой произносит речь при вступлении в Королевскую академию. Таким образом мы с ней развлекались в ожидании родов, не стесняясь бурно проявлять свой бредовый оптимизм. Правда, под конец она или я обычно произносили более чем разумную фразу: «Пусть сам решит, кем ему быть».

Однако стоило одному из нас только заикнуться, что судьба ребенка может сложиться не слишком удачно, как второй тотчас отметал такие прогнозы.

– Будем надеяться, что к нему не перейдет псориаз от моего отца.

– Ни в коем случае. Мои гены этого не допустят.

Бывало, и меня самого одолевали фаталистические настроения:

– Главное, чтобы он не стал фашистом или святошей.

– С ума ты, что ли, сошел? Мы будем воспитывать его на принципах демократии и прогресса. А если станет геем – пусть себе!

– Да что угодно, только бы не вырос реакционером.

Ребенок, чей пол мы знали заранее после проведения УЗИ-диагностики, родился в нужный срок – румяный и крикливый. Весил он четыре с половиной кило, сосал так, будто решил выкачать из своей матери все до капли, и отличался завидным здоровьем. Рос крепким, постепенно – поначалу незаметно для нас – изменяя нашу жизнь, и не сказать чтобы в лучшую сторону. Он с большой задержкой начал говорить, но врач из раза в раз советовал нам не обращать на это внимания.

Сегодня я весь день был в подавленном настроении – думал о сыне.

8.

Мой брат и невестка не упускали случая похвастаться безупречным поведением своих дочек и часто делали это в присутствии нашего малыша – сопливого, с перемазанным шоколадом ртом или с пятном томатного соуса на рубашке. Они с гордостью рассказывали об успехах обеих девочек, их уме, прилежании и многих других чудесных качествах, совершенно неведомых Никите.

Амалию это откровенно бесило. Она возненавидела шурина с невесткой, а заодно и племянниц, хотя Кристина и Хулия, такие воспитанные, такие скромные, виноваты ни в чем не были и за родителей отвечать не могли. Мы по возможности избегали встреч с этим семейством, поскольку чувствовали себя униженными, когда они с удивлением обнаруживали, что Никита еще не понимает или не умеет делать какие-то элементарные вещи в том возрасте, в каком их мудрейшие дочери, видимо, уже могли бы преподавать в университете.

Мы утешали себя тем, что мальчикам нужно больше времени для полного развития и что наступит день, когда наш сын сравняется со своими кузинами. Если он не научился играть в шахматы к шести годам, как они, научится к двенадцати или четырнадцати – какая разница? В жизни случается много неожиданного… И так далее.

С последними надеждами я распрощался, когда Никита пошел в школу. То, что прежде было не более чем тревожным подозрением, сразу превратилось в жестокую реальность. Уже не осталось сомнений, что нашему сыну, здоровому и крепкому Никите, предстоит сражаться с жизненными проблемами, имея очень низкий коэффициент интеллекта.

Я точно помню момент, когда сделал для себя это горькое открытие. Исчерпав все свои педагогические возможности и запасы терпения, Амалия попросила меня помочь сыну с домашними заданиями. Сама она, дескать, больше ничего сделать не в состоянии, то есть признает свое поражение и полную беспомощность. Чтобы цифры перестали быть для него вещью совершенно абстрактной, я придумал, как превратить их в нечто зримое, используя шарики из игры «Каникас». Цифра один – один шарик, два – два шарика и так далее. Потом я подвел сына к решению нескольких задач на сложение и вычитание, добавляя или убирая цветные шарики в соответствии с условиями каждого упражнения. Никита часто отвлекался, не мог сосредоточиться, но постепенно в ходе игры у него получались правильные ответы, которые он и записывал в тетрадь – непременно под моим надзором, потому что самому ему было безразлично, куда поставить ответ – сюда или туда. Именно тогда я с безжалостной очевидностью обнаружил, что в шесть лет мой сын не способен осознать такое понятие, как ноль. Я испробовал разные способы: шарики, зернышки кофе и дольки шоколада. Все напрасно. И какое-то время просто смотрел на него не то с печалью, не то завороженно: черные кудри, широкий лоб, мягкие ручки. Вдруг я почувствовал, как мускулы у меня обмякли, все мысли куда-то улетучились, а внутри образовалась огромная пустота, словно все кости и органы превратились в отработанный воздух. В полном отупении я перевел взгляд в сторону окна и увидел крышу соседнего дома и редкие облака над ней в сумеречном небе. Там, среди телевизионных антенн, стоял мой сын, совсем взрослый, во фраке и белой рубашке с черной бабочкой. Он произносил речь, вступая в Королевскую академию, но делал при этом прорву ошибок.

Завтра я поведу его в дерматологическую клинику. Не везет этому парню.

9.

Мы ждали, пока нас вызовут, и Никита сильно нервничал из-за того, что придется «показывать хер и яйца какой-то бабе».

– Говори потише, а там, в кабинете, будь добр называть это пенисом и яичками.

Он спросил, как бы я сам поступил на его месте. Может, достаточно показать локоть и спину? А потом уже самостоятельно по выписанному рецепту лечить все остальное, но так, чтобы кожная врачиха ничего не узнала.

Подобная наивность вызывает у меня неожиданный приступ нежности. Еще немного, и я бы кинулся обнимать сына.

После визита к врачу Никита, судя по всему, испытал облегчение и был даже доволен. По дороге в аптеку он признался, что боялся, как бы ему не назначили уколы. Об уколах его предупредил один из товарищей по квартире, который «во всякой такой лабуде разбирается». Я спросил про советы, которые наверняка дала врачиха. Он смеется: