Вышли в морозную ночь. Сев в карету, Бенкендорф вспомнил и другие стихи Рылеева. Младшая падчерица Элен, страстная охотница до разного рода чтения, выписывала «Полярную звезду», где он и прочел вместе с женой, не пропускавшей никаких сведений о Малороссии: «Пора! — мне шепчет голос тайный. — Пора губить врагов Украйны!» Известно мне: погибель ждет того, кто первый восстает на утеснителей народа — судьба меня уж обрекла. Но где, скажи, когда была без жертв искуплена свобода?»

Стихи кое-как запомнились, ибо читаны были недавно. Однако ничего общего с разбойником Наливайко у Рылеева нет. Робок, слезлив и в то же время высокопарен. Спрятался у себя в злодейском месте, где и происходили тайные сборища. На одного поручика Оболенского и свалили. Тот хоть не прятался. Сбежал, правда, из первых и укрылся у приятеля. Однако вел себя как человек военный, если военным можно назвать офицера, замахнувшегося на генерала той же армии, где давал присягу. Поэты, конечно, владеют пером, но гражданских чувств от них не жди. Поэтам легче возбуждать публику, чем обыкновенному жителю, у которого речь не льется потоком. Бенкендорф не относился к поэзии с предубеждением. В России есть знаменитые поэты. Жуковский, например. Василий Пушкин ему нравился. А племянник — нет. И недаром стихи Александра Пушкина все чаще мелькают в показаниях. То какая-то ода «Вольность», то «Деревня», то «Кинжал». На фамилию Пушкина он натыкался неоднократно. Она вызывала раздражение. Кишиневские и одесские похождения сосланного поэта стали недавно известны в подробностях. Его друг Воронцов пал жертвой происков Раевского — этого завистника и клеветника — и его конфидента Пушкина. Жаль, что и Елизавету Ксаверьевну замешали. Ну да женщины падки на литературную славу: красота блекнет, а рифмы — нет.

Не причастен ли Пушкин к заговору? Что это за поэты, Бог мой! Верткие, все в долгах, якшаются черт знает с кем! Гёте — иное дело! Он дважды посещал великого немца. Чистенький дом, супруга. А какой сад! И какая в том саду беседа! Какие скульптуры! Гёте. Виланд. Шиллер. Совершенно другое дело! Они не войдут ни в какие заговоры, не пойдут драться на дуэлях и подговаривать других на убийство.

Пошлее прочих оказался Якубович. А еще нижегородский драгун! Бенкендорф имел слабость к драгунам со времен войны. Император знал, что Якубович предлагал разбить кабаки и, опоив солдат казенкой, идти ко дворцу на расправу. Кабаки — хуже нет. Опьяневшая толпа на все способна. Опыт французской революции показал. Бочки с вином на площади — и Бастилии как не бывало! Ну а дальше что?! Кровь и слезы. Гильотина. И эшафот — лучше театра.

Трубецкой юлил и уклонялся. Рылеев отвечал на вопросы по возможности кратко. Но тот и другой понимали, где находятся. А Якубович нет. В уме поврежден, что ли? Он пытался утаить истину и отвести от себя беду за счет других больше, чем Трубецкой и Рылеев. Откровенность не самая сильная черта характера. Черная повязка на лбу, покрывающая рану, полученную на Кавказе, придавала ему героически-зловещий облик. Взмах рук, как у орла крыльев. Голос хриплый, тяжелый и грубый. Объяснение поступков нелепо и вымышлено в ту секунду, когда он открывал рот.

Словом, он производил пренеприятнейшее впечатление. Выйдя без приглашения в центр зала и трубным гласом прикрыв возможность задать положенный вопрос, он ораторствовал до тех пор, пока не оборвали:

— Цель наша была: благо отечества. Нам не удалось — мы пали. Но для устранения грядущих смельчаков — нужна жертва. Я молод, виден собою, известен в армии храбростью. Так пусть меня расстреляют на площади подле памятника Петра Великого!

Однако каков?! Ни больше ни меньше: у памятника Петра Великого! Существо этих людей — во многом актерство. Даже если стать на их преступную точку зрения, то получается, что они хотели действовать энергично. Однако того не произошло. Попав в силки, бросились в рассуждения о пользе жертвы во имя свободы.

Какова же цена жертвы? Велика ли? Если сведения о Пестеле верны и он крепко замешан, что выяснится скоро и окончательно, то жертвой, очевидно, он считал и дружбу с графом Виттом, которого желал соблазнить, чтобы проникнуть в Южные поселения и там развернуть пропаганду собственных идей. А чтобы Витта прочнее привязать, соглашался жениться на его дочери — старой деве, рябой да вдобавок не блиставшей умом.

Правда, Пестель — человек твердый и резкий. Голова у него государственная, размышления основаны на знаниях, что в России не часто случается.

Бенкендорф поймал себя на том, что стягивает в памяти то, что характеризует мятежников с дурной стороны. Он о Рылееве слыхал и положительное. О речах его, например, когда поэта выбрали мастером ложи «Пламенеющая звезда». В скандале, связанном с союзом масонских лож «Астреи», он занимал достаточно умеренную позицию.

Остаток вечера и часть ночи Бенкендорф посвятил окончательному приведению в порядок заметок, которые намеревался передать императору завтра днем. Конечно, это нельзя назвать проектом в завершенном виде, но кое-что оформилось, особенно в последние дни. Ничтожество нашей полиции вполне проявилось за последние десять лет. Тайной полиции не существует. Ее честные люди боятся как огня. Вот и результат.

Орлова привезли! Орлова привезли! Слух распространился быстро. Дел у Бенкендорфа невпроворот. Следственная комиссия заседала иногда и по два раза в сутки. Однако он бросился в Зимний сразу. Император приказ об аресте Орлова отдал восемнадцатого декабря. Но пока в Москву тащились, искали, хватали и обратно везли, прошло десять дней. Алексей Федорович ходил по дворцу сам не свой. К новому году император пожаловал ему графское достоинство, чтобы навсегда отличить от брата-злоумышленника. И какого! Одного из важнейших! Хоть отставили от командования дивизией, но при определенных обстоятельствах он не то что любую дивизию поднимет, и армию увлечь способен. Братьев Орловых в войсках знали. Старшему графство не в радость. Судьба Михаилы должна стать плачевной.

Милости императора особого энтузиазма не вызвали. Генерал-адъютантские аксельбанты получили двадцать человек, а флигель-адъютантские — почти сорок. Бенкендорфа наградили орденом Святого Александра Невского. Он, как мог, утешал Алексея Орлова, наставлял и подбадривал:

— Проси государя, Алексей Федорович. Откажет — опять проси. Не стесняйся. Ты России нужен. Твои заслуги особые. Во имя нашей дружбы, что надо, и я совершу. Что поделаешь, коли несчастье обрушилось! Однако не исключено, что и наклепали лишнего.

Облегчая Орлову тревожные дни, Бенкендорф не сомневался, что известия о Михайле далеко не полные. Виноват он куда больше, чем пока обнаружилось. Бенкендорф видел, как Орлова быстро провели с завязанными глазами в Итальянскую залу. За ним широким шагом спешил Левашов. Левашов с допросами справлялся очень хорошо. Спал два-три часа в сутки. Однако привязанность к Левашову императора ничем не мешала Бенкендорфу. Император каждый раз напоминал, что ждет проект.

Что промеж императором и Орловым случилось, Бенкендорфу осталось неведомым. Ночевал Михайло на дворцовой гауптвахте, а на следующий день повезли при записке в крепость и заперли в Алексеевский равелин. Впрочем, с указанием: содержать хорошо. В тот день к вечеру через Бенкендорфа император послал другую записку с просьбой к Сукину позволить братьям свидеться. На следующий день и опять через Бенкендорфа отправил новое распоряжение: перевести на офицерскую квартиру, дав свободу выходить, прохаживаться и писать, что хочет. Сукин все выполнил в деталях. После свидания перевел Михайлу из нумера двенадцатого Алексеевского равелина в плац-адъютантскую квартиру у Петровских ворот. Бенкендорф радовался, что император нарушил равноправие с первых шагов. Это внушало надежду на будущие милости. Тридцать первого декабря император поручил Бенкендорфу снять с Орлова допрос, но чтобы никто при сем не присутствовал. Так и в резолюции указал: наедине.