на этом браке! Как член семьи Гогенцоллернов, румынский принц находился в хороших отношениях с немецким императорским домом, вдобавок он был греко-католического вероисповедания[1163], что значительно облегчало дело и избавляло от многих затруднений. Когда вскоре после прибытия принц нанес мне визит, он произвел на меня впечатление хорошо образованного, благовоспитанного и приятного молодого человека. Я его спросила, между прочим, как вышло, что его отец стал католиком, в то время как прусские Гогенцоллерны все, без исключения, протестанты. Он объяснил мне, что во времена Реформации правящая ветвь Гогенцоллернов приняла новое учение, в то время как другая, из которой произошел румынский королевский род, осталась верна католической церкви. Король Кароль[1164] при вступлении на престол не отказался от своей веры, но был обязан воспитывать своих потомков в греко-католической вере. Великая княжна Ольга относилась к этому сватовству очень сдержанно, и мне показалось, что она была не в восторге от мысли о бракосочетании с румынским принцем. Тем не менее было решено, что императорская семья следующей весной отправится из Крыма в Констанцу с визитом. Этот план осуществился, и мне представилась возможность спустя пятьдесят лет снова повидать старую Королеву Елизавету. Она была очень образованной и культурной дамой, я читала некоторые из ее поэм и восхищалась ими. Для русского Императора был устроен грандиозный парад, в котором участвовала румынская армия, а бухарестский двор делал все возможное, чтобы пребывание Царя в Румынии было блестящим и запоминающимся. Среди румынских политиков мое особое внимание привлек Брэтиану, с которым я долго беседовала. После парада и состоявшегося затем обеда румынская королевская семья нанесла нам визит на борт «Штандарта», и когда вечером мы с ними сердечно прощались, было решено, что они приедут следующей осенью в Ялту. Вскоре после нашего визита в Констанцу в Кишиневе праздновался столетний юбилей присоединения Бессарабии[1165], и с обычной пышностью состоялось открытие памятника, воздвигнутого по такому случаю[1166]. В честь этого события на балконе зала дворянского собрания для наиболее видных лиц был устроен прием, на котором я постаралась представить их величествам как можно больше людей.

Возвращаясь обратно в Царское Село, я радовалась, что мне удастся немного отдохнуть, но совсем скоро состоялось празднование столетней годовщины знаменитой Битвы народов под Лейпцигом[1167], и в связи с этим в Петербург прибыл Король Саксонии[1168]. Он производил впечатление сурового солдата, не расположенного к придворному церемониалу. Во время торжественного обеда Царь провозгласил тост в его честь, отметив при этом боевое содружество, существовавшее между немецкими и русскими войсками. Никто из нас, присутствовавших на том празднестве, не мог предвидеть, что скоро русские и немцы встретятся лицом к лицу на поле брани. Я уехала в деревню, чтобы там дождаться начала сезона в Ливадии, когда мой покой был внезапно нарушен сообщением об убийстве австрийского престолонаследника[1169].

Вдали от столицы я не могла внимательно проследить за дальнейшим развитием дипломатических и политических последствий этого события и потому очень испугалась, когда газеты объявили о начале войны. Я немедленно поспешила в Петербург, но железнодорожные пути были уже забиты войсками и военным снаряжением, поэтому я смогла добраться до Петербурга только после многих задержек. Я застала Императрицу, когда она собиралась отправиться в Петергоф к свекрови, и из ее уст услышала о впечатлении, которое произвело обращение Императора к народу. На следующий день я тоже поехала в Петергоф к Императрице-матери. Она в самых резких выражениях высказывалась против Германии и обвиняла Императора Вильгельма, беспричинно развязавшего войну. Из Петергофа мы отправились в Москву, где в соответствии с древней традицией Царь должен был объявить народу о начале войны. Необозримые толпы людей проталкивались через Спасские ворота внутрь Кремля, приветствуя Императора, и, стоя на коленях, молились за победу русского оружия.

Между тем на границах уже лилась кровь, и наша армия вынуждена была отступить под натиском австрийцев, стремительно прорвавшихся из Галиции. Великий князь Николай Николаевич обнародовал манифест, который провозглашал восстановление объединенного Польского королевства, шаг, который я считала очень правильным и своевременным[1170]. Императрица с самого начала с огромным энтузиазмом взяла на себя заботу о раненых, организацию военных госпиталей, формирование санитарных поездов и создание отделений сестер милосердия. Она и две ее старшие дочери закончили необходимые для этого курсы медсестер и приняли дипломы из рук главного хирурга Царского Села[1171]. В одном крыле дворца была открыта больница для раненых офицеров, руководство которой я взяла на себя. Кроме того, в Царском Селе имелось еще несколько временных госпиталей, где Императрица также работала с самоотверженностью, достойной восхищения. Хотя ее ближайшие родственники, в том числе брат, сражались на стороне немцев, Императрица считала себя всецело русской. Только клеветой можно назвать выдвинутое против нее обвинение в симпатии к врагу! Она обладала явными организаторскими способностями, которые многократно проявляла в первый год мировой войны. Среди прочего ей обязан своим возникновением замечательный ортопедический институт, руководимый доктором Вреденом, который вплоть до мельчайших деталей был создан по ее инициативе. Школа нянь по уходу за грудными детьми, основанная Императрицей, давала образование молодым девушкам, избравшим такой род деятельности, и это способствовало уменьшению смертности среди младенцев. Но все достоинства, которыми обладала Императрица, сводило на нет ее непоколебимое упорство в отношении Распутина. Складывалось впечатление, что ее отношение к «старцу» было связано с настоящим душевным расстройством неизвестного происхождения. Однажды я беседовала на эту тему с доктором Боткиным, и он мне печально сказал: «Я целиком с Вами согласен и сегодня упрекаю себя в том, что не понял патологического характера этого состояния гораздо раньше».

1915 год принес c собой ряд горьких разочарований, которые хорошо известны. Военные события развивалась самым неблагоприятным для нас образом, и наши надежды рушились одна за другой. Тем не менее великий князь Николай Николаевич сохранил свою популярность, в то время как всеобщее недовольство сосредоточилось на Военном министерстве. Обвиняли министра Сухомлинова в том, что им командует жена, которая, в свою очередь, находится под влиянием некоторых дельцов с дурной репутацией. Поэтому вокруг министерства образовалась нездоровая и очень подозрительная атмосфера. В довершение всего, мадам Сухомлинова принадлежала к кругу Вырубовой и благодаря этому имела доступ к Императрице. Авторитет великого князя Николая Николаевича основывался главным образом на его вежливом обращении с солдатами. Кроме того, от офицеров он требовал столько же, сколько и от рядовых. Это вызвало негодование со стороны неких заинтересованных кругов и было использовано как предлог для обвинения великого князя в государственной измене: Императору донесли, что верховный главнокомандующий втайне