Кармиллы, полных кровавых слез, не было и намека на веселье. – И ты хочешь сказать, что в ту ночь, когда я стал вампиром, ты…

– Случайно забыла о тебе. – То, как это прозвучало, начисто лишило Франца всех сомнений касательно того, что Кармилла может лгать. Там, в больнице, ему доводилось видеть матерей, обезумевших от горя, когда те теряли своих детей. Одна женщина уронила младенца, потому что попыталась взять его, плачущего, из кроватки среди ночи, но от усталости не удержала. Кармилла смотрела на Франца, точно как на такое же дитя, будто он тоже приложился по ее вине об пол еще мягким, незаросшим темечком. У этой вины не было ни причин, ни оправдания. Она просто случилась и перечеркнула жизни их обоих. – Моя энтропия только начиналась в ту пору, и я еще не понимала, что со мной происходит, – продолжила Кармилла. – Я устроилась ночной медсестрой в ту больницу, потому что мне нужен был доступ к крови. Я постоянно хотела есть… Это один из симптомов энтропии – животный голод. Но я не хотела убивать, вот и пошла туда, где могла бы незаметно питаться. Поэтому же я помогаю Ламмасу – он позволяет есть. Пить кровь из тел, чтобы подготовить их для Колеса… Он обещал, что после Колесо дарует мне лекарство…

Франц ничего не говорил. Он снова вспоминал. В тот день, когда он впервые увидел Кармиллу в Самайнтауне, она тянулась рукой к солнечному свету, обжигалась и горела, но смеялась, словно правда не понимала, что еще немного, и умрет. Вампир с умом ребенка и таким же детским поведением. Провалы в памяти, рассеянность, потребность в том, чтобы кто‐то всегда был рядом…

Все это время Херн был не ее стражем и слугой.

Он был для нее нянькой.

– Я решила обратить тебя, потому что ты был таким же, – произнесла Кармилла, и Францу вдруг жутко захотелось, чтобы она опять замолкла. Обернуть бы все вспять и никогда этого не слышать! – Ты не был вампиром, но уже страдал от крови. Твоя собственная кровь была ядом для тебя. И мне… Мне стало жалко… Я хотела, чтобы ты поправился и воссоединился со своей семьей. Я не собиралась бросать тебя, клянусь! Вампир, обращающий и бросающий свое дитя на произвол судьбы, считается убийцей. Новообращенным ведь нужны забота, знания, контроль… Я собиралась оставаться рядом, учить тебя, но, пока ты лежал и обращался, меня, очевидно, настиг приступ энтропии. Я забыла. Просто забыла, – повторила Кармилла несколько раз, глядя Францу в глаза. – Прости меня, милый мальчик.

– Простить тебя… – повторил Франц эхом и, на мгновение замолчал, вдруг взревел. Словно спички бросили в стог сена. – Простить?! Простить?! – Слезы брызнули градом из его глаз – та самая кровь, которой, как он думал, уже давно в нем не осталось. Он заметался из стороны в сторону на стуле так, что едва не ударился об стену, почти до нее допрыгнув, и закричал во все горло, криком этим заставив Кармиллу съежиться в углу: – Все, что случилось со мной, все, что я сделал, из-за тебя, забывчивая ты дура! Ты хоть знаешь, кого ты сотворила? Знаешь, что я теперь не могу умереть, сколько бы ни пытался?! Ты знаешь, почему я хочу умереть? Что я сделал со своими сестрами, а? Знаешь? Знаешь?

– Ты не можешь умереть? – переспросила Кармилла и вскинула голову. Ее лицо тотчас же высохло. Она поднялась с места и осторожно, почти на цыпочках, приблизилась к нему, вконец озверевшему, будто пытающемуся выскользнуть не из цепей, а из собственной кожи. – Что ты сделал со своей семьей, Франц? Ты помнишь, как это было?

О да, он помнил. Сколько бы ни пытался, так и не смог забыть.

– Я их убил, – всхлипнул Франц.

Около пятидесяти лет назад в последний «живой» день

Морг был холодным местом.

Не то чтобы в больничной палате Франца было тепло и солнечно, но морг оказался и того хуже. Формалин, восковые бальзамы и спирт утяжеляли воздух, делали его тугим и вязким, почти пластилиновым. Темнота будто выела Францу глаза: сколько бы он ни открывал их и ни моргал, он по-прежнему ничего перед собой не видел. Попытался резко сесть – и ударился головой. Попробовал вытянуть в стороны руки – и уперся ими в стены. Там, где он лежал, было узко и душно. Франц еще не понимал, что ему теперь можно не дышать вовсе, поэтому запаниковал, хватаясь за свое пережатое страхом горло.

«Гроб, я в гробу!» – решил он и недалеко ушел от истины. Резко дернулся и, сползя немного вниз, вдруг обнаружил маленькую спасительную полоску света где‐то у себя в ногах. Он тут же ударил в нее пяткой, пнул нечто, оказавшееся железной дверцей. Та открылась нараспашку с первого же удара, едва не слетев с петель.

«Мерзко, как же мерзко», – подумал Франц, вывалившись из холодильника и стряхнув с себя белую накрахмаленную простынь.

«Странно и неправильно», – подумал он следом, когда обнаружил, что под этой простыней на нем нет совершенно никакой одежды.

«Домой, хочу домой», – забилось в голове, и память его – исковерканная еще незаконченным переходом между жизнью и смертью, который он совершил с полуночным визитом Кармиллы, сам о том не подозревая, – отозвалась острой болью в висках, навернулась под ресницами такими же неправильными красными слезами и потекла по лицу.

Его знобило так, будто ему вкачали сразу литр химии. Рот, высушенный до скрипа, без единой капельки слюны, горел. Неистово болели и чесались десны, словно лезли наружу новые зубы. Францу хотелось поскрести их основания ногтями, потереть или даже вырвать. Из-за лекарств ему частенько снились настолько реалистичные кошмары, что от этой самой реальности их отличало только то, что в них Франц не чувствовал себя самим собой. Нечто подобное происходило и сейчас. Ноги вдруг стали слишком быстрыми, руки – слишком сильными, а тело – чересчур легким, будто оттолкнись от земли – и полетишь. Все тело Франца ощущалось чужим и незнакомым, какое‐то словно не его. Он случайно выломал шкафчик, когда полез в него в поисках одежды, и чуть не порвал чьи‐то хлопковые штаны, пока натягивал их на себя. Затем, босой, Франц побрел по коридору, мимо письменного стола с контейнером остывающих макарон и металлических столов, на которых лежали, словно спали, люди. Такие же бледные и холодные, как Франц, но в отличие от него без шанса на то, чтобы вновь проснуться.

«Дом, дом, дом».

«Фрэнсис, Ханна, Хелен, Берти, мама…»

Все, что Франц знал, – что ему срочно нужно к ним. И эти неестественно быстрые, ступающие совершенно бесшумно, будто на мягких лапах, ноги сами понесли его туда. Все кружилось: Франц шел