Младший брат Александра, Константин, бросил вызов опасениям своей бабушки, выжив в детстве, и теперь она находила его гораздо более привлекательным. «Что касается брата [Александра], — сообщила она Гримму, — необычайная живость Константина не позволяет ему сконцентрироваться на чем-либо, но у него очень умные глазки; более того, у него личико Бахуса, что составляет прекрасный контраст со старшим, которого скульптор мог бы использовать в качестве модели Купидона»{797}.

Узнав, когда детей можно безопасно привить от оспы, Екатерина решила, что правильным временем будет ранняя осень 1781 года, когда Александру исполнится почти четыре, а Константину будет около двух с половиной лет. Поэтому она снова пригласила барона Димсдейла в Петербург, чтобы провести эту процедуру. Шестидесятивосьмилетний барон в сопровождении своей новой сорокавосьмилетней жены Элизабет прибыл в августе. Баронесса нашла для себя много интересного:

«Санкт-Петербург — гораздо более красивое место, чем я ожидала. По приезде он показался мне очень величественным, так как все его колокольни и шпили покрыты оловом и бронзой, а некоторые позолочены. Солнце заставляет их ярко сиять, образуя очень веселый вид. Дворец — изумительно красивое сооружение; огромное количество прекрасных зданий разбросано по центру города. Улицы в основном очень хороши, в особенности те, что ведут к Адмиралтейству; они, я думаю, имеют протяженность около двух миль, в основном вымощены, но некоторые еще в первичном состоянии. Виды на берегах реки Невы представляют собой самые оживленные сцены из всех, что мне приходилось видеть»{798}.

Джон Говард, реформатор тюрем, также находился в это время в Петербурге (он отклонил предложение представить его императрице, сказав, что прибыл не для того, чтобы знакомиться с великими людьми), и Димсдейлы неожиданно столкнулись с ним на Неве. Баронесса окликнула его; он подошел и сказал, «что вспомнил высказывание, услышанное от одного важного господина, который настолько был восхищен прекрасным проспектом, что посчитал его даже излишне великолепным»{799}.

Говард и Димсдейлы были вместе приглашены Иваном Бецким посетить Смольный институт. Похоже, мистеру Говарду понравилось все, что ему показывали, кроме того, что девочки пудрили волосы — он посчитал это негигиеничным. Гостей отлично угостили в институтской столовой: «На столе были сыр и сливки, черный хлеб и самое роскошное масло, какое я когда-либо пробовал с тех пор, как покинул Англию; мы все разделили эту трапезу из деликатесов; было очень приятно»{800}. Баронесса тоже оказалась под впечатлением: «Это благородное заведение доставило мне массу удовольствия своим идеальным порядком и хорошим управлением всеми сторонами жизни, а счастливое выражение лиц детей оставило у меня такие приятные воспоминания, что я, наверное, никогда этого не забуду»{801}.

16 августа Димсдейлы переехали из Петербурга в Царское Село, где намечалось сделать прививки. Они поселились на первом этаже Екатерининского дворца. Однажды баронесса высказала удивление тем, что классовые различия в маленькой английской колонии в Царском Селе не так резки, как в Англии. Больше других ей, похоже, нравилась компания врача императрицы, шотландца Джона Роджерсона:

«Мистер Буш из Англии, с которым я была знакома еще до того, как он приехал в Россию, нанес мне визит утром после моего прибытия и очень учтиво пригласил меня отобедать с ним, так как знал, что барон был приглашен на обед к императрице. Меня это немного расстроило, так как он был всего лишь садовником императрицы. Но все вскоре разрешилось: пришел доктор Роджерсон, который сказал, что услышал обо мне и будет обедать вместе со мной у мистера Буша. Я встретилась с несколькими знакомыми леди из Санкт-Петербурга, а когда мы сели за стол, вошел посыльный в зеленом с серебром и сказал, что если хозяева не спихнут возражать, в обеде хотели бы принять участие сэр Джеймс Харрис и императорский посланник [граф Кобенцл]. Они появились вскоре за посыльным, и я провела день очень приятно, посетив отличный английский обед. Миссис Буш и ее четыре дочери оказались весьма милыми, хорошими людьми»{802}.

После личного представления императрице баронесса Димсдейл описала ее как «прекрасно выглядевшую женщину, не такую высокую, как я, но весьма энергичную, с очень выразительными голубыми глазами и ласковым, умным взглядом»{803}. Она также записала свое мнение о Павле и Марии Федоровне, которым ее представили позже в тот же день, и о двух маленьких мальчиках:

«Князь — невысокий, некрасивый человек — сказал мне лишь несколько вежливых слов, а княгиня была очень добра. Она — женщина выше меня, с очень здоровым, свежим цветом лица, скорее красивая, примерно двадцати двух лет отроду. Два маленьких принца — дети красивые, нежные и умненькие»{804}.

Множество надзирателей и слуг следовало за детьми, куда бы они ни отправились играть:

«Они выходили в парк каждое утро, если погода была хорошей. Мы с бароном шли вместе с ними, и это была очень приятная прогулка — из-за двух дом, заботившихся о детях, миссис Гаслер и миссис Николс, сестер-англичанок, они очень милых и исполнительных. Лакеев и женщин более низкого положения, которые относятся к няням, около двадцати человек, и все они находятся рядом с принцами, когда те в парке»{805}.

В воспоминаниях баронессы есть также намек на то, что Александр и Константин, невзирая на усилия императрицы сформировать их по своему вкусу, были и остались отпрысками старого дома Романовых, как их отец и дед — с любовью к парадам и парадным мундирам:

«[Императрица] необычайно любит их и не может ни в чем им отказать, что бы они ни попросили, но ничто не радует их так, как солдатики и построения… Что касается принца Александра, говорят, он знает каждую офицерскую форму на императорской службе, и настолько хорошо, что просто удивительно»{806}.

Картина повседневной жизни