что пора прекратить закупать живопись в таких объемах: «После картин, приобретенных у мистера Дженкинса, я больше ничего покупать не буду, и всем моим знакомым запрещено присылать каталоги или предлагать мне что-либо, потому что у меня нет больше денег»{765}. Иногда трудно сказать, кто являлся движущей силой при приобретении картин, Екатерина или Гримм. Один пришпоривал другого — и в то же самое время пытался нажать на тормоза. В одном письме Екатерина упрекает Гримма за критику того, что она желает слишком многого — «Не могу простить вам обвинения в ненасытности к прекрасному»{766} — и за попытку заставить ее продолжать тратиться — «Почему вы хотите, чтобы я покупала всю живопись подряд?»{767}

Другой посетитель, прибывший ко двору Санкт-Петербурга тем же летом, не встретил такого теплого приема, как Иосиф II и принц де Линь. Озабоченный необходимостью восстановить свое влияние, пошатнувшееся из-за возобновления дружеских отношений России с Габсбургами, Фридрих Великий делегировал к русскому двору своего представителя в лице племянника и наследника, тридцатишестилетнего принца Фридриха Вильгельма. К несчастью для замыслов короля, решение Екатерины заключить союз с Австрией и ее личная антипатия к «тяжелому» прусаку, так отличающемуся от обаятельного и умного де Линя и разговорчивого Иосифа, привели к тому, что она едва смогла вести себя с ним вежливо, не демонстрируя, однако, ни малейшего расположения. Принц Фридрих Вильгельм был двадцать шестого августа приглашен ко двору Потемкиным и Паниным и официально принят императрицей на следующий день. Сэр Джеймс Харрис немедленно доложил об этой встрече:

«Его беседа с императрицей, имевшая место вчера утром с пышными церемониями и соблюдением этикета, была, как мне кажется, мало удовлетворительной для обеих сторон. Он показался ей тяжелым, скрытным и неловким, а ее прием поразил его холодностью и формальностью, не оставляющими никаких надежд. Вечером была сделана еще одна попытка, и императрица, находясь в своем Эрмитаже, где она обычно делалась очень разговорчивой, замечала его не больше, чем требовали приличия»{768}.

Екатерина не только обращала мало внимания на прусского принца — она отступила от обычной манеры своего поведения, чтобы продемонстрировать отсутствие интереса к нему, отказавшись устроить для него прием при дворе и внезапно прервав игру в карты, потому что больше не могла сидеть рядом с ним. Абсолютно игнорируя необходимость быть дипломатичной, Екатерина однозначно явила антипатию к несчастному принцу — хотя они с Потемкиным вполне могли намеренно разыграть эту партию, чтобы разозлить прусскую группировку при дворе, представленную наиболее ярко графом Паниным, который теперь, когда Екатерина и Потемкин сами занимались иностранной политикой, быстро терял силу и влияние. Через несколько дней императрица приказала графу Панину, чтобы он как можно скорее спровадил прусского принца домой, потому что «она чувствовала, что если он останется дольше, она может сказать ему что-нибудь грубое»{769}.

Екатерина прекрасно понимала, что ее поведение будет с интересом отмечено при всех дворах Европы. Она отправила недвусмысленное послание не только королю Фридриху — что дни его влияния при российском дворе закончились, — но также императору Иосифу — что Берлин определенно лишился благосклонности российской императрицы, а Вена ее обрела. Чтобы подчеркнуть это, Екатерина вела себя совсем иначе с представителями Иосифа и постоянно расточала хвалы его послу графу Кобенцлу и принцу де Линю. Двадцать четвертого сентября при дворе состоялся маскарад, на котором императрица присутствовала с семи до десяти. Она использовала сэра Джеймса Харриса в качестве буфера между собой и прусским принцем, попросив его стоять возле нее, чтобы держать скучных персон на расстоянии. Столь явный знак расположения заставил других иностранных посланников отнестись к сэру Джеймсу очень подозрительно, что вдвойне раздражало британского посла, так как в англо-русских отношениях не было ни малейших улучшений — внимание к нему императрицы было сугубо личным.

Принц де Линь уехал в конце сентября, а двадцать девятого числа того же месяца сэр Джеймс доложил: «Его королевское высочество наметил отъезд на следующую субботу. Он подарил графу Панину свой портрет в кольце, закрывающийся одним бриллиантом, и передал генерал-майору Потемкину коробочку для нюхательного табака и кольцо, богато усаженное бриллиантами»{770}. Подарки Екатерины прусскому принцу были «менее щедрыми», чем обычно, и состояли из «четырех кусков золотой и серебряной парчи, сорока фунтов ревеня и такого же количества чая»{771}. Все вместе стоило около восьми тысяч рублей. Принц Фридрих Вильгельм уехал первого октября. Как только Екатерина попрощалась с ним, она отправилась в постель с простудой, которая мучила ее уже два дня, хотя второго поднялась. В этот день сэр Джеймс подвел итог визиту принца:

«В поведении Екатерины не было заметно ни малейшего изменения до самого конца. Она демонстрировала постоянное отвращение и скуку в присутствии своего знатного посетителя, а при разговорах с ним расценивала его таланты и способности по самому низшему уровню. Несмотря на множество могущественных друзей, которых он и его партия имеют тут, он, к моему удовольствию, ни в чем не преуспел, что бы ни предпринимал; а что он подтвердил, а не ослабил, — так это высокое мнение, сложившееся у императрицы о графе Фалькенштайне. Он подорвал позиции своего дяди еще больше вместо того, чтобы восстановить их. Князь Потемкин не захотел даже, чтобы его племянница устроила ему ужин.

Короче, он уехал недовольным и возмущенным»{772}.

Месяцем позже Екатерина все еще ворчала по поводу прусского принца:

«Клянусь вам: заставив меня терпеть такую скучищу, он значительно усилил ревматические боли в моей руке, которые начали слабеть сразу же, как он уехал. Когда у человека настолько обременительный племянник, не следует присылать его сразу вслед за такими людьми, с какими мы познакомились в Могилеве: только подумайте, мы [то есть Екатерина и Иосиф] сейчас в переписке, и я также получила письмо, сладкое, как мед, от Мамы [то есть императрицы Марии Терезии]»{773}.

Но переписка с Марией Терезией была кратковременной, так как та умерла восемнадцатого ноября, оставив Иосифа II единственным правителем Габсбургских доминионов[51]. Екатерина послала три соболезнующих письма со специальным курьером, и третьего