Орлове. Говорят, он вверил себя английскому доктору, осевшему в Брюсселе — шарлатану, которого никто не знает. Этот человек дает ему средства, способные убить лошадь. Он принимает их, ему каждый раз становится хуже, но он продолжает… Говорят, что он очень изменился, и я огорчен этим»{784}.

Естественно, Екатерина всполошилась. Но следующее послание, которое она получила, сообщало, что Григорий посетил Гримма, и ему намного лучше. Однако его жена оставалась очень больной (она болела туберкулезом), хотя выглядела довольно хорошо. Она возлагала надежды на некие таблетки, способные помочь ей завести ребенка. Несмотря на употребление в Брюсселе знахарского средства, Григорий был в достаточно хорошем состоянии, чтобы поддразнить своего старого спарринг-партнера — высокомерную княгиню Дашкову, которая оказалась там со своим шестнадцатилетним сыном. Он сказал молодому человеку — который вскоре собирался ехать в Петербург, — что тот обладает нужными качествами, позволяющими занять место фаворита императрицы. Княгиня пришла в ужас, когда князь Орлов бесстыдно намекнул на любовные дела императрицы — о которых она ничего не знала, — и заставила его рассказать о них. Он, конечно, выложил все без прикрас и без утайки.

Через пять месяцев жена Григория умерла в Лозанне, и два ее брата приехали забрать безутешного вдовца в Россию.

Графу Панину тоже нездоровилось, хотя он оставался в постели скорее от отчаяния из-за недавних событий в русской иностранной политике, чем по причине нездоровья. Что касается Потемкина, то он продолжал болеть до середины февраля. Британский посол находил это чрезвычайно неудачным:

«Мой друг болен и в постели. Его недуг проистекает лишь из странного образа жизни, и пока он его не изменит, не приходится ожидать, что его конституция будет иметь право на хорошее здоровье. Так как его дух и нрав всегда влияют на самые разные события, его болезни естественным образом прерывают развитие дел — особенно из-за того, что прекращаются посещения императрицы, а она, как и ранее, не приходит к нему»{785}.

Зато в отчетах сэра Джеймса теперь все чаще выходит на передний план тот, о ком у Екатерины было еще более высокое мнение, чем у английского посланника. Это ее личный секретарь Александр Безбородко, попавший к ней на службу одновременно с Петром Завадовским по рекомендации фельдмаршала Румянцева. Сэр Джеймс сообщал лорду Висконту Стормонту:

«Граф Алексей Орлов высоко оценивает его способности и неподкупность, и называет его другом Англии. Князь Потемкин весьма откровенно информировал меня о росте его влияния и посоветовал быть к нему внимательнее. Эти мотивы достаточны для моих частых в последнее время встреч с этим джентльменом, который пока что во всем прекрасно соответствует данным ему характеристикам»{786}.

Кроме изумительной памяти, Безбородко обладал образованностью и эрудицией, разбирался в литературе и живописи. Все это очень высоко ставило его в глазах Екатерины. Он был ужасно уродлив, поэтому не возникало и мысли о его физической привлекательности для императрицы — хотя при этом не мешало ему доставлять себе удовольствие множеством сексуальных связей.

Безбородко тесно сотрудничал с Екатериной при подготовке переговоров с Австрией, которые в конце февраля споткнулись о неожиданную преграду. Когда договор подписывался двумя коронованными особами, существовала общая практика следования «переменному» протоколу, по которому составлялись две идентичные копии договора. На одной копии монарх А ставил свою подпись над подписью монарха В, а на другой — монарх В расписывался над монархом А. Но Иосиф, настаивая на своем превосходстве в качестве императора Священной Римской империи, отказывался следовать процедуре. Екатерина держалась с такой же твердостью, не собираясь быть младшим партнером. Она написала Потемкину:

«Если Кобенцл говорит тебе, как он часто это говорит, что не может быть равенства между императором и русской императрицей, тогда, пожалуйста, вели ему отбросить эту чушь, которая ведет дело к непреодолимой остановке, и скажи, что мой принцип — не занимать чье-либо место, но также не уступать своего»{787}.

В итоге дело застопорилось на несколько недель. Тем временем Никита Панин прибегал к отчаянным мерам, чтобы вернуть утраченное влияние. Сэр Джеймс Харрис сообщал, что он тратит целые ночи на подметные письма, «рассчитанные на поражение врагов и возвышение друзей»{788}. Он также заявлял, что эти письма — копии с якобы написанных австрийским министром графом Кобенцлом или самим сэром Джеймсом, перехваченных на почте. Как правило, едва перехваченное послание копировали и переводили, оригинал возвращался на почту для отправки, так что никто не мог бы доказать, что «копии» — фальшивки.

Однако сэр Джеймс также сообщил, что Екатерина знает о проделках Панина:

«Императрица, похоже, полностью лишила его своего доверия, и хоть все еще слушает его темные инсинуации, поскольку он обладает искусством хорошо выражать свои мысли, что отвечает ее склонностям, — все-таки она делает почти все дела министерства иностранных дел сама — лично или через своего секретаря»{789}.

Более чем через год сэр Джеймс сообщил лорду Грантему подробности унижений, которые он вынес от графа Панина.

«Он обвинил меня (и заставил поверить в это великого князя) в том, что я пытался сжечь русский флот. Он обвинил меня в намерении отравить великих князя и княгиню вместе с детьми, попытавшись убедить их, что некоторые герани и другие равно безобидные растения, которые я послал великой княгине, ядовиты»{790}.

23 апреля сэр Джеймс доложил, что граф Панин вскоре уедет из столицы на несколько недель, дабы посетить свое имение в Смоленской губернии. Это тактичное отстранение произошло не без учета его интриг в связи с проектом брака младшей сестры Марии Федоровны, Элизабет, которая, не желая того, стала залогом в австро-прусской борьбе за влияние при русском дворе. Екатерина предложила, чтобы Элизабет вышла замуж за племянника и наследника Иосифа II эрцгерцога Франца, но Панин —