в уговорах позволить им посетить Берлин Павел и Мария не преуспели. Не помогло изменить ее точку зрения и обращение самого Фридриха, сделанное через посредство его представителей и доверенных лиц. Великие князь и княгиня должны были путешествовать под именами графа и графини Северных (это инкогнито рассердило короля Швеции, потому что казалось попыткой России распространить свое право на весь север Европы).

Теперь граф Панин понял, что его обвели вокруг пальца, и решил использовать все свое влияние на великих князя и княгиню, чтобы отменить это путешествие. Сэр Джеймс описал состояние полной нерешительности, в котором оказались Павел и Мария Федоровна, и взаимосвязь колебаний их настроения с взаимоотношениями между ними и императрицей:

«До тех пор, пока граф Панин оставался здесь, настрой и предрасположение Их императорских высочеств страдали постоянными переломами. Когда курьер привозил им из Вены письма от императора, они настраивались на Австрию и радовались своему путешествию; когда с ними был граф Панин и передавал им наставления из Потсдама, их настроение менялось: они едва разговаривали с графом Кобенцлом и сожалели, казалось, что вообще собирались покинуть Петербург. После отъезда графа Панина в деревню все изменилось. Они окончательно собрались в Австрию, ни с кем не разговаривали, кроме графа Кобенцла и его жены, их переполняли мысли об императоре и Вене. И они никогда не были так сердечны с императрицей, как в этот период. Они были даже вежливы с князем Потемкиным и оказывали ему до некоторой степени свое расположение. Такое последовательное и приятное поведение, которое на деле сблизило их с императрицей и стало причиной их общения с ней в течение двух месяцев с сердечностью и любовью, неизвестными им прежде, окончилось с возвращением графа Панина»{813}.

Когда Панин приступил к работе по разрушению путешествия великих князей, императрица контратаковала. 2 сентября она издала приказ, согласно которому все дела коллегии иностранных дел передавались в ведение вице-канцлера графа Ивана Остермана — включая подпись всех актов и рескриптов, общение с иностранными посланниками и отслеживание иностранной корреспонденции.

Остерман, несмотря на то, что был сыном дипломата, не интересовался этой работой и не стремился в область иностранных дел — соответственно, реальная власть в этом департаменте переходила в руки его заместителя, доверенного лица Екатерины и ее талантливого секретаря Александра Безбородко. Сэр Джеймс Харрис сообщил через несколько дней:

«Весьма странное и оскорбительное отстранение графа Панина было задумано императрицей примерно неделю тому назад, но она хранила свое решение в тайне до его прибытия, сделав отставку, насколько возможно, еще более постыдной для него. Все это было совершенно неожиданным; большинство считает графа Панина весьма искусным и слишком хорошо информированным человеком, чтобы подвергнуть его немилости и позору. Это стало большой сенсацией»{814}.

Сэр Джеймс провел вечер 9 сентября с графом и сообщил на следующий день, что Панин, похоже, оправился и продолжил свои интриги, уговаривая великих князя и княгиню, что, поехав в Вену, они «нанесут визит своему самому опасному врагу»{815}. Его собственная отставка оказалась только на пользу этим заверениям. Он также обрабатывал великую княгиню, описав ей опасность прививки. В результате она начала беспокоиться из-за расставания с детьми, когда они еще только пошли на поправку. С великим князем, которого он знал близко, Панин использовал другую тактику; Как пояснил сэр Джеймс,

«Он умудрился выведать секрет князя Репнина и открыл его великому князю: якобы добровольный акт Репнина оказался обдуманным заранее, глубоко проработанным планом других людей; это путешествие — возможность скрыть самые фатальные намерения; вероятно, существует замысел, чтобы Великий князь Павел никогда не вернулся в Россию; вероятно, у него отберут детей. И хотя граф Панин не доказал ни одного из этих фактов, он постарался, чтобы его предположениям и предположительной аргументации поверили. Он говорил об амбициозном и беспринципном характере князя Потемкина и тех, кто окружает императрицу (и даже сама она не избегла его критики). Затем он стал распространяться о том, что назвал явной понятливостью императора, заявив, что тот никогда не намеревался всерьез женить своего племянника на сестре великой княгини, и если бы та однажды оказалась в Вене, он мог бы располагать ею как захочет (и сказал еще такое, что даже шифром, даже через курьера, мое перо не может написать)»{816}.

Панин выполнил свою задачу, напугав подопечных так сильно, что в понедельник 13 сентября великие князь и княгиня объявили, что не уедут, пока их сыновья полностью не оправятся после прививки. Подразумевалось, что они вообще не поедут. В течение следующих трех дней никто не знал, состоится ли путешествие — включая свиту из шестидесяти сопровождающих лиц, людей, занимающихся лошадьми (около двухсот сорока лошадей требовалось на каждом этапе путешествия по Российской империи) и тех, кого отправили вперед готовить гостиницы.

Сэр Джеймс Харрис заявил, что стал катализатором разрешения тупика — и может быть, осуществил последний толчок, необходимый Потемкину и Екатерине, чтобы настоять на путешествии. Хотя он, несомненно, имел раздутое представление о своей роли. Многие годы спустя, когда сэр Джеймс уже оставил Россию, Екатерина назвала его «путаником и интриганом»{817} и добавила: «Когда он ничего не запутывает и не интригует, он становится желчным». Сэр Джеймс прибыл в Царское Село в среду и нашел всех в состоянии паники. Посол провел некоторое время с Потемкиным, сосредоточив его внимание на том, что, как он понимает, для императрицы теперь отступить и позволить Павлу с Марией Федоровной отказаться от путешествия равносильно признанию победы Панина и концу отношений России с Веной и другими дворами, которые были намечены к посещению. Потемкин отправился навестить императрицу — и в течение часа все было решено.

Павел и Мария Федоровна покинули наконец Царское Село вечером в воскресенье 19 сентября. Их провожали князь Орлов, князь Потемкин, граф Панин и большинство наиболее сановитых придворных, а остальные наблюдали из дворца — из окон баронессы Димсдейл. Княгиня проплакала весь день, прощаясь с Александром и Константином. К вечеру плакали уже почти все. Екатерина попрощалась с сыном и невесткой в своей прихожей и ушла навестить внуков,