оно и ясно. Альба тоже не меняются, даже внешне. Кровь всегда скажется. Как морское течение. Только несет не тепло, а проклятие. Так?

Ксандер краем глаза увидел: матросы так и застыли, как механические игрушки, у которых кончился завод. Только глаза смотрели прямо перед собой, а значит, на них. Неотвратимо. Из-под этого ледяного обстрела хотелось поскорее уйти.

– Вы не представились, – упрекнула Белла. Холодно.

Постаралась, видимо, сделать голос под стать этих глаз. Могла бы и не стараться – живые всегда теплее, а тем более проклятые огнем.

Капитан – высокий, крепкий, даже немного грузноватый – изобразил на этом поклон. Очень такой учтивый и низкий – такой, каким полагают вежливый поклон те, кто не выбирался из портов.

– Капитан Хендрик ван Страатен, дорогая донья. Первый из ван Страатенов, как этот парень – пока последний.

Она нахмурилась. Держалась она хорошо, с прямой спиной, величественной поступью, и как раз пошла вперед. Только вот пальцы Ксандера сжала крепче, чем того требовал этикет, а когда в вышине и непроглядном предутреннем тумане скрипнула мачта, вздрогнула.

– Первый? Но разве не принц Филипп…

– Филипп был мне прадедом. – Капитану, похоже, нравилось ее прерывать, но тон у него был светский. – Мы держались наособицу от остальных родичей, только имя носили свое. Но меня потянуло море, а адмирал де Рюйтер не любил Оранский дом. Что поделаешь? Я пошел юнгой и назвался ван Страатеном. И повоевал, и попиратствовал. От души.

От души же он и улыбнулся. Белла отвела взгляд.

– И был проклят, – сказала она.

– Только не совсем за это, – ухмылка стала шире. – В те времена к моему кораблю просто так не подходили. Красавец, а?

Он по-хозяйски погладил штурвал, и Белла механически протянула руку тоже, но отдернула, не коснувшись.

– Я его увел, после боя. Эти дураки хотели его разломать, но я не бросаю раненых товарищей, тем более славных. Переименовал и долго смеялся: у нас с ним у обоих настоящие имена были позвонче новых, зато у новых слава шла уже дурная. А еще нас обоих сочли мертвыми, когда мы были еще живы.

Ксандер вгляделся в штурвал, где высечено было то, другое имя. Потер дерево, опасаясь, что оно осыпется или осядет осклизлой грудой, но нет – штурвал остался цел. От этого названия, от понимания этого названия ему стало еще холоднее, как если бы из могилы легендарного воина подняли упыря.

– «Семь провинций»!

Мерцающие глаза капитана остановились на нем.

– «Летучий голландец», парень. Только так.

Ксандер кивнул.

– Да, прокляли меня не тогда, – капитан развернулся к Белле. – Новые имена, дорогая донья, скрывают и от врагов. И знаешь, что было весело, парень? Топить галеоны, не боясь Приказа. Сотни и тысячи душ шли ко дну, и никто не знал, как остановить капитана ван Страатена!

Он хлопнул Ксандера по плечу.

– Мы с тобой трижды прокляты, парень. Трижды. В нашей крови тройное проклятие, и будь я проклят в четвертый раз, если знаю, как снять первое. Но второе – это проще. Это сильно проще. Кто же думал, что она!..

Он смотрел в упор на Беллу, будто она и была его давним врагом, и та даже отпрянула невольно, но потом сжала кулаки – обвисшие складки мокрой юбки скрыть их уже не могли.

– Я поняла, – сказала она ясно и четко. – Донья Беатрис, да? По нашим хроникам, она отплыла с женихом из Фландрии, но так и не пришла домой. Ее взял на борт корабль, быстрее и страшнее которого нет, – она положила руку на штурвал с грозным именем, – и хозяин морей убил ее жениха, а ее хотел взять насильно, и она перед смертью его прокляла!

Капитан расхохотался.

Этого Ксандер не ожидал. Не ожидала и Белла – она отшатнулась назад, поскользнулась на влажной, словно потеющей палубе, и упала бы, не ухватись за штурвальное колесо.

– Снасильничать? – даже мертвые, его глаза были дерзки. – Это с чего бы? Отродясь не заглядывался на ибериек. Нужна она мне была, как же, жен у меня в каждом порту. Немного не так все было. Но если уж мы сказками обмениваемся, сейчас расскажу.

Он достал из кармана трубку и тщательно ее набил.

– Началось все так, как ты говоришь, донья. Я собирался в Атлантику, плыть к мысу Доброй надежды, и не пустым же мне идти, верно? До Байонны со мной подрядились идти пара торговцев, заплатили они полновесной монетой, и я тогда был в добром настроении. И тут она, точнее, они оба: парень и девка, и от обоих иберийским духом несет за милю. Но по-своему они были учтивы, и не так уж много просили: отвезти их в Кадис. А мне что? Гибралтар я бы ради них проходить не стал, а Кадис – это можно. Пираты там промышляли, это да, но не мне, хе-хе, их бояться, как и зимних штормов.

Он посмотрел на трубку, подумал и спрятал ее в карман.

– Плывем мы так день, два, уже у Байонны оставили меня мои торговцы, потеплело, и стала наша девица выходить на палубу почаще. Что парень – ей жених, а то и муж, было и так ясно: отродясь бы донья не поехала со случайным попутчиком, а что не брат, тоже понятно – очень уж они миловались. И вот выхожу я как-то ввечеру прогуляться, а парень ей звезды, видите ли, показывает. Я тоже забавы ради прислушался, хотя чего он мне нового бы открыл? Но девица охает, ахает, смеется, а потом – оп – и тянется сама, указывает на звезду какую-то. А на пальце ее кольцо горит, куда как ярче той звезды!

Перед Ксандером как живой встал портрет в галерее Альба: девушка, строгая и грозная, похожая на Беллу, как сестра, и между ее полусомкнутых пальцев – свет, лучистый и яростный. Он глянул на Беллу – та стояла немо, пожирая капитана глазами и наверняка вспоминая то же самое.

– Я никогда не колебался, когда удача мне улыбалась. Послал ночью ребят схватить обоих и доставить мне на рассвете, а как доставили, так ей и сказал, мол, хотите, чтоб ваш возлюбленный жил – выполняйте мои условия. Думал, она плакать и умолять будет, но не на такую напал – головы она не потеряла и по условиям моим все поняла.

Налетевший ветер поиграл выбившейся из косы Беллы прядью, бросил ее на штурвал. Капитан небрежно отцепил ее от щели, куда прядь попробовала забиться.

– А как она первое слово сказала, я уже все понял и тут же ее молодчику нож