к горлу приставил. Хочешь Приказывать? – говорю. – Давай. Только ты слова не договоришь, как его не станет. Будешь и дальше упрямиться, и тебя зарежу, охнуть не успеешь.

– А она? – почти прошептала Белла.

– А она не поверила, – поднял бровь капитан. – И зря. А суженый ее поверил и решил героем стать. Тоже, к слову, зря.

Он помолчал, глядя себе под ноги, туда, где, должно быть, века назад лежал в луже крови молодой ибериец.

– Она и тут рыдать не стала. Смотрит на него, не отрываясь, глаза сухие, лицо белое. Вдруг дернулась – парни ее выпустили, думали, к мертвецу кинется, а она прыжком одним на перила и смотрит уже на меня. Проклят, говорит, проклят ты и проклят.

Ксандеру вспомнилась Летисия – единственный малефик, какого он знал, если, конечно, то, что про нее говорили, было правдой.

– Но у вас же нож, да и…

– Рехнулся? – почти весело сказал капитан. – Я не то что резать не стал, я молился, чтобы какая волна не случилась, чтоб не вовремя ее не смыло. Учти, внук: если человек успел начать проклинать, дай ему закончить. У всякого проклятия есть условие, и говорят его в конце. Ты хочешь жить проклятым, не зная, как освободиться?

Ксандер, который убил столько месяцев на то, чтобы нащупать хоть какую ниточку в запутанной Клятве, был вынужден отрицательно мотнуть головой.

– И она договорила? – подала голос Белла.

– А как же. «Вечно будет скитаться по морям твой корабль, и вечно будет стоять у руля капитан ван Страатен, хозяин морей, но море будет твоим тюремщиком. И будешь проклят ты, убийца и предатель доверившегося, пока другой добровольно и по праву не снимет с тебя твою ношу. Не ступить тебе и никому из твоих сообщников на землю, но раз в семь лет может подойти корабль к берегу, чтобы надежда, не сбываясь, никогда не умирала».

Капитан опять умолк и погладил штурвал.

– А потом? – нарушил молчание Ксандер.

– А потом, внучок, она прыгнула в море, и тут-то дело стало совсем плохо, потому что проклятье, скрепленное смертью – это уж вернее не бывает. Вот и вся история, донья.

Молчание воцарилось вновь – только скрипел старинный корабль, и мерцал безжизненным светом опустившийся на него туман, и бесстрастно и неподвижно стояли моряки. Она била по ушам, эта мертвенная тишина, и Ксандер до боли вновь сжал свой компас, ища тепла среди этой безнадежной тоски.

– Я знаю, что нужно делать, – сказал он спустя долгие мгновения, и эти слова показались ему самому чужими, будто кто-то другой овладел его разумом и телом, а он, Ксандер, слушает со стороны. – Я знаю.

Он посмотрел на Беллу, единственную, кроме него, живую на этом борту. Посмотрел сквозь туман – туда, где еще тревожно горел маяк, где еще сияли окна его дома, где мирно спал городок, не подозревая о перипетиях этой ночи. Где-то там его ждали друзья. Где-то там на него надеялись земляки. Где-то там за него молились родные.

– Я останусь вместо вас, – сказал он в эту тишину.

– Нет!

Он вновь перевел взгляд на Беллу. Она вся дрожала, но от страха или от гнева, он понять не мог.

– Сеньора, вы сами слышали. Важно, чтобы у руля был ван Страатен и хозяин морей. Это моя кровь и мой дар, значит, выходит, что и мое право.

– Ты мой вассал, – отчеканила она. – Ты не можешь так собой распоряжаться. Я не хочу тебя терять и не буду.

Он обнаружил, что в нем воюют злость и смех. Вот оно что. Сеньоре не хотелось терять игрушку. Понятное дело: он – последний в своем роду. На этом его догнала и другая, очень соблазнительная мысль, но додумать ее он не успел: Белла еще не закончила.

– Если ты будешь упрямиться, я Прикажу!

– Я бы не стал, – предупредил капитан так, будто речь шла о намерении устроить увеселительную прогулку в день, когда обещан дождь. – В прошлый раз на моем корабле это плохо закончилось.

Белла умолкла, изучая Ксандера так, будто видела впервые: прищурившись, чуть наклонив голову набок. Он собрался с духом. Если так важно было успеть сказать нужные слова, он должен успеть.

– Ты понимаешь, что уйдешь вместе с кораблем? Не говори только, что это лучше Клятвы!

– Не скажу, – признал он, потому что и в самом деле такое было бы глупо. – Но я должен, сеньора. Даже самое страшное преступление должно иметь конечное наказание. Мой предок, – он чуть поклонился капитану, – предал и убил того, кто ему доверился, но он уже века как наказан. Я… я не могу. Это уже не справедливость. Это уже не правда.

Рядом с ним капитан усмехнулся и снова хлопнул его по плечу. Ксандер снова огляделся, думая, что пора начать привыкать, и обнаружил, что матросы, оставив свою безжизненную неподвижность, как один повернулись в его сторону. Им он помочь не мог, и в их глаза смотреть – тоже, но если можно вырвать хотя бы одного из ада, это сделать нужно.

– Ты прав, – вдруг сказала Белла.

Не веря ушам, он враз забыл и про матросов, и про туманную жуть корабля, и про пристальный взгляд капитана, и даже про родной берег, с которым ему предстояло проститься.

– Что?

– Я сказала, что ты прав, – повторила она. – Это несправедливо. Но и то, что ты возьмешь на себя вину другого, несправедливо тоже.

– Все говорят, что я король, – невесело хмыкнул он. – Если так, то это как раз дело по мне.

– Во-первых, ты еще принц, – отрезала она. – Но вот кто ты точно, так это мой вассал. Ты мне обязан послушанием, – на этом ее лицо стало очень скептическим, – но я тебе обязана защитой. Иначе это фарс, а не вассалитет.

Ксандер, который и так давно считал Клятву если не фарсом, то извращением, возражать не стал.

– Поэтому мы поступим иначе. – Она повернулась к капитану, бледная, как донья Беатрис из его рассказа, и такая же решительная. – Я, Исабель Альварес де Толедо…

Капитан почти беззвучно захихикал, и Ксандер почувствовал, что еще немного, и засмеется и он, таково было безумие этой ночи. Белла и бровью не повела.

– …выслушав обстоятельства дела, не могу осудить ту, что прокляла вас, капитан. Она была вправе взять жизнь за жизнь. Но она же была и неправа, и неправедна – Ксандер… ваш потомок и мой вассал тут сказал верно. Поэтому властью моей крови и наследного права на суд я по доброй воле прощаю вас и ваших сообщников.

Хихиканье оборвалось, как струна. Капитан