— Неужели он решился бы шантажировать всех этих генералов,депутатов?

— Нет, — Дима усмехнулся, — он снимал их для истории.Знаешь, я дядю Мотю все равно достану.

— Брось. Его тебе не отдадут. Таких, как он, не судят. Вкрайнем случае, их тихо убивают.

— Я попробую подцепить его на киллере.

— Подумай об этой девочке, Ике. Если ты покусишься на Гроша,ты её подставишь. Она свидетельница. Не делай этого, Дима. Уверяю тебя, они егосами уберут. Начнётся предвыборная кампания, там, в этой фильмотеке, стольковсего интересного с политической точки зрения, ой, они друг другу глоткиперегрызут.

— Оля, Оленька, я жутко по тебе соскучился, — вдруг сказалон, так быстро и тихо, словно не хотел, чтобы она услышала.

Она вздрогнула. Она, конечно, услышала, и глаза у неё сталииспуганные, умоляющие.

— Димка, не надо, пожалуйста.

— Почему?

— Ты знаешь, почему. У тебя Любочка, у меня Саня, дети.

— Любочка? — он улыбнулся и покачал головой. — Уже всёкончилось, да, в общем, и не начиналось. Я один. Никого, кроме тебя, нет.Когда-то Филиппов тебя увёл у меня, теперь моя очередь. Можешь ничего неотвечать. Просто ставлю тебя в известность.

— Дима, зачем тебе старая нудная тётка с двумя балованнымидетьми, у которых начинается переходный возраст?

— Мы это больше не обсуждаем. Не время и не место.

— Ты сам начал.

— Да, правда. — Он встал, прошёлся по кабинету. — Я не могубез тебя, я постоянно думаю о тебе, иногда мне кажется, что я тебя ненавижу, тыубежала тогда, помнишь? Мы встретились у тебя во дворе, за неделю до твоейсвадьбы идиотской, шёл дождь, как сейчас, но только тёплый, июльский. Мы стобой целовались, а потом ты убежала. Никогда тебя не прощу. И себя не прощу.Надо было догнать. Вот и догоняю, как дурак, все эти двадцать лет. Тыпонимаешь, что сломала жизнь, и мне и себе? Твой Филиппов ревнует, и правильноделает. Я точно уведу тебя. Все. Прости, Оленька, не знаю, что на меня нашло.

Пока Дима говорил, он ни разу не взглянул на неё, он стоял уокна, смотрел на дождь. Когда он замолчал, она уже не сидела в кресле, а стояларядом с ним. Он обнял её, прижал к себе, зарылся лицом в её волосы.

— Нет, Димка, нет, мы целоваться не будем, — шептала она, —перестань, двадцать лет назад это плохо кончилось. Ни за что не буду с тобойцеловаться, у тебя в кабинете точно, не буду. Телефон, Димка! Ты что, не слышишь?

Звонили из прокуратуры. Приятный женский голос сообщил, чтозавтра к девяти утра Соловьёв должен явиться к заместителю генеральногопрокурора.

— Вас просили захватить диск, вы знаете, какой, — сказалавежливая секретарша, — всего доброго.

— Оба-на! — весело произнёс Дима, положив трубку. — Тыправа, здесь нам целоваться не дадут. И, в общем, они правы.

— Тебя вызывают на ковёр?

— А как же! Заместитель генерального прокурора.

— Ой. — Оля поморщилась. — Это такой жирный-жирный,басовитый, постоянно в телевизоре торчит, на пресс-конференциях и ток-шоу?

— Мг-м. Он самый.

— Истерик. Демонстрирует искрение бурные эмоции, но внутрихолодный, расчётливый и жутко трусливый. Лжёт легко, не краснея, как всеистерики. Не выносит возражений и критики.

— Откуда ты знаешь? — удивился Дима.

— Профессия, — Оля усмехнулась, — иногда самой страшно. Будьс ним осторожней.

— Ладно. — Дима включил компьютер, и, как фокусник, досталнепонятно, откуда, маленький бумажный конверт. — Ты готова посмотреть наМолоха?

Оля застыла, вытянулась в струнку и даже побледнела.

— Димка, что же ты молчал? Он что, здесь, на этом диске? Вотпрямо на диске? Молох?

— Подожди, не нервничай, может, мы там ничего не сумеемразглядеть. И учти, зрелище не из приятных. Он там с девочкой. С ЖенейКачаловой.

Человек, запечатлённый скрытой видеокамерой, был отличносложен. Высокий, широкоплечий, мускулистый. Жилистая крепкая шея, все телопокрыто обильной седой шерстью.

— Смотри, — сказал Дима, — ты была права. Он практическикастрат. Что это, как ты думаешь? Какая-то генетическая болезнь? Или травма?

— На травму не похоже. Да и как ты себе это представляешь?Неудачное обрезание? Или дверью защемили? Нет, это, видимо, врождённаяпатология, недоразвитие. Такое изредка случается с мальчиками, почему, никто незнает. Но, как правило, при этом бывает нарушен гормональный фон. А Молохвыглядит полноценным мужчиной. Возможно, это ХУУ-синдром, то есть наличие однойлишней мужской хромосомы. Больные отличаются высоким ростом, волосатостью,агрессивностью. Хотя они обычно отстают в умственном развитии. Про Молоха этогоникак не скажешь. В любом случае, теперь ясно, почему он свихнулся. Дико хочет,но не может. И так всю жизнь.

Голос у Оли вдруг стал какой-то замороженный. Дима ждал, чтосейчас она попросит выключить компьютер. Зрелище, правда, было чудовищное.Лицо, замазанное коричневыми и зелёными разводами, узнать всё равно невозможно.Женя, ещё живая, но уже обречённая. Страх и отвращение в её глазах. Руки убийцына её теле. Странные, низкие скрипучие звуки, которые он издаёт.

— Ладно, зато теперь мы знаем его «особую примету», — сказалДима.

— Да, но, чтобы найти его по этой примете, надо со всехснимать штаны. — Оля закурила. — Ты можешь остановить вот этот кадр? Так.Теперь попробуй увеличить.

На экране была видна спина и голова Молоха.

— Что именно?

— Голову. Затылок. Хорошо. Немного назад. Все. Стоп.

— Что? Скажи? — Дима смотрел то на неё, то на экран.

Оля молчала минуту, Дима заметил, как дрожат её ресницы ислегка шевелятся губы.

— Не бормочи, скажи, что ты там увидела, Оля?

Она загасила сигарету, встала, отошла к открытому окну,жадно втянула влажный вечерний воздух.

— Нет. Невозможно.

— Что ты сказала?

— Ничего, Димка, ничего. Просто померещилось.

* * *

Из-под колёс летели брызги. Дождь заливал ветровое стекло.Вечерний город был опутан дождём, как паутиной. Красные огни отражались вмокром асфальте. Гигантское тело вечной ночи кровоточило. Кровь пенилась поддождём.