не представлять собой рыбу.

Не следует быть и змеею и рыбой,

Ни эта, ни та, неприятного нрава.

Ниже подлеца ты никого не считай,

Хотя б возносил его всякий высоко.

Обычай, повадка сей шайки злодеев,

На страуса очень походит, коль взглянешь.

Никто не друг и бог не помощник

Тому, чью душу пожрал адский пламень.

Краткий рассказ многословия краше,

Жемчужин рудник не дает, а серебра — море.

Будь неподатлив и лют наподобие бесов,

Коих за свойство сие исторгнуло небо[842].

Доколе стан добронравных прям как элиф,

Доколь словно джим[843] людей добрых кудри,

Пусть будешь свеж ты и румяно лицо,

А зложелатель боль мучений терпит.

Да будет поприще твое поприщем скромных,

Как в пору хаджжа к опоре хатим[844].

Подобно деду деда и деду отца твоего

Будь милостив и к знатным и к люду простому.

Тоже его

Слава ланитам прекрасным как серебро

И паре черных кудрей твоих в виде двух джимов!

Твой с головы и до ног я, ничего другого не вижу.

Коль рассказ поведу я о твоей, красоте, то на неделю.

Видишь ли стан словно тополь, ступающий плавно и томно,

Что природы рука на серебро кладет груду роз?

/383/ . . . . . . .[845] . . . . . . . .

От свиданья с тобой нет у друга в руках ничего, —

Для мужа с благим устремлением бедность мученье.

Ты лицом и телом на луну и на рыбу похожа,

Видал ли кто-либо луну нежней, чем естество рыбы?

За «сиротство» твое и двуличие тебя осуждают —

Не роза всяк тот, кто двулик, сирота[846] не всегда жемчуг.

Если пряди волос на висках твоих не будут спокойны,

То не диво, коль заскочат они в ямки заушные белые.

Не похищай мой разум! Не хватает того, чтобы ради тебя

Был сражен и убит твоими кудрями мудрец.

Был ли смущен и испуган жеманный твой взор,

Если только не испугала его кудрявая прядь вороная?

Кто же твои кудри такие, что пугают твой взор,

Иль кто ты сама, что их учишь внушать боязнь другому?

Ты больше не будь такой дерзкой и смелой,

Если слышала имя царя семи земных поясов,

Хусроя Ирана, эмира арабов, персидского шаха —

Лучше кратко сказать — Ибрахима, властителя мира.

Того, кто как дед и отец, во всех случаях жизни, всегда

Поминал и славил Аллаха, ты получаешь от мудрого бога.

Царь — в сердце народа, праведник — в сердце своем,

У такого царя государство бессильным не станет.

Не являет он миру какой-либо доблести, покуда

В сердце своем первенство не отдаст помыслам умных людей.

Терпеливый искатель, своих тайн сердечных хранитель,

Победитель могучий, милосердный к своим побежденным.

Его помысел словно судьба и диремы как звезды,

А страсти старых и юных — все тот же дьявол проклятый.

Без того, чтобы совершить какой-либо грех,

Он тринадцать лет терпел гнет злодейки судьбы,

Если кто-нибудь в жизни пробудет тринадцать лет

В заключении, тому жизнь покажется адом.

Тринадцать годов царь царей оставался в тюрьме

И из всех услад мира в недимы ему досталось терпенье.

Только господь его охранял от дурного народа,

Хоть претерпел он строгости разной для страха.

Раз царство богом дается и он же его отнимает,

К чему же тогда поговорка, мол, *царство бесплодно*?

О хусров, шах, эмир, государь справедливый!

Зачем же тогда надо бить в барабан под гилимом?/384/

Послушай кое-какие советы и за них не серчай,

Ведь такой раб как я простодушен и глуп.

О мудрый шах, уму поучайся у неумных людей,

Ведь скосивши калам[847], научились писать люди верно[848].

Могучим мечом обнови Махмудов обычай,

Ведь решению судьбы никто сопротивляться не станет.

Надень меч через плечо, но не взыщи за минувшее,

Если желаешь, чтобы имя твое докатилось до Мекки.

Для начала ты мощь покажи, потом избери себе кротость;

Когда кротость не от мощи исходит, человек не кроток.

Кто из тазиков и турок этой великой столицы

Тебя не любил бы сильней серебра и злата?

Со стариками такими, даже с такими юнцами

Хорасанское ожерелье вскоре будет в порядке нанизано.

То, что из славной повадки своей ты являешь,

Ни один не делал хусров, ни эмир, ни за'им.

Что за беда, что Авраам не владел речью,

Зато превратил он посох в змия.

Не следует быть совсем непреклонным с врагом,

Иногда неплоха пополам поделенная точка.

Ныне завистник так схоронился, молчит,

Что вчера я не отличал его от Дабшалима[849].

Человек туповат по природе, не скородум,

Его уловка — молчание, как у недруга бедного.

Славу воздай господу мира, кто удостоил

Древним царством тебя без чьих-либо стараний.

Сделал то ни такой-то, ни другой, ни старый, ни юный,

Ни от смены года то было, ни от звезд предсказанья,

Нет, все свершилось по воле владыки вселенной,

По воле властителя мира, по приветствию слуг,

Дабы сказали: мученик царь был высоких помыслов,

Из всех царей его добрый нрав был наилучшим.

Ликуй, веселись и вино пей из ручек кумира,

Чьи уста словно мим созданы для лобзанья,

Твой враг сокрушен, разбит и узами связан,

Он ниспровергнут и в сокрушении остался без сил,

Справедливостью и радушием благоустрой государство,

Да не будет здрав никогда тот, кто не славит тебя!

Эти две касыды написаны со столь многим назиданием и советом, а к великим, могущественным и славным повелителям такое слово и надобно обращать, справедливое и суровое, и побуждать их возвести величественное здание, дабы они, хотя в их естестве это заложено от природы, двигали дело, /385/ благодаря слову и побуждению. Независимые владыки с высокими помыслами были как раз из тех, кто