как баба его, Санька, пошла в подполье и тащит штук семь «мяконьких» (по-нюксенски пирогов или по-никольски калабанов), фунта по два каждый. Наклали мне котомку, ну, значит, живем.

А если бы не это, пришлось бы голодом туда и обратно ехать. Ольга в Березове достать ничего не смогла, и они до меня почти ничего не ели. Когда я принес в избу котомку и показал хлеб, они от радости чуть не плакали, да и я вместе с ними.

Так мы добрались до Леденгска и до Мундора. На квартиру пока остановились у Василия Антроповича, в одной с ними избе, свободной избы во всей деревне не было. С поступлением на завод я решил подождать. Дело в том, что паек давали очень маленький — 10 кило муки в месяц и только на работающего, на членов семьи не давали ничего, а Ольга по состоянию здоровья работать еще не могла. Заработок рабочего был 40–60 рублей в месяц, а купить муку свободно, вернее, из-под полы можно было по 60–70 рублей пуд. Таким образом существовать втроем на заработок одного было невозможно. Работали на заводе все местные, на домашнем хлебе, и работали не из-за заработка, а чтобы не угнали на лесозаготовки.

Я стал предлагать знакомым мужикам свои услуги как портной. Сначала они подумали, что я шучу: как же так, был директором и вдруг портной. Но все же, наконец, один заказчик нашелся. «Вот у меня, — говорит, — надо бы перешить парню мой старый пиджак, да ведь поди тебе не захочется старье-то шить?» Какое там не захочется, я рад, что работа нашлась!

Кроме пиджака я сшил у них еще две шапки. Пока я у него шил, у них же ели Ольга и Толька, поэтому я платы за работу с него не взял. Потом с его легкой руки стали и другие приглашать шить.

Но вот позвал парень из той же деревни Мишка Назарихин. Шить ему нужно было хороший костюм, трико было куплено по 33 рубля за метр, а я не был уверен в себе. Хороших костюмов делать мне еще не приходилось, я охотнее стал бы шить кошули. Но выбирать было не из чего, надо было браться за эту работу, от нее теперь зависело мое портновское будущее: хорошо сошью — будут давать работу, а испорчу — быстро разнесется по деревням, что шить я не умею.

Со страхом и трепетом я резал у него трико, руки тряслись, как в лихорадке. К тому же заказчик, как назло, все время висел надо мной, это еще больше усиливало мое волнение. Но костюм вышел на славу, парень остался доволен. И народ заговорил, что «Юров шьет по-городскому», меня стали приглашать и в другие деревни. Зарабатывал я в среднем в день фунтов 5 муки или 15–20 фунтов картошки. Сам я питался там, где шил, поэтому заработка моего домочадцам хватало, чтобы каждый день чем-нибудь набить желудок.

Даже ухитрился купить избенку. После таких скитаний, какие выпали на нашу долю, иметь свой угол стало нашей заветной мечтой. Но и здесь приобрести избенку нам удалось только благодаря стечению обстоятельств. Жил в этой избенке машинист льнозавода с женой. Вселился он в нее без согласия хозяина, тогда такое было возможно. Весной он решил уехать в свою деревню, она была в трех километрах, там была усадьба, можно было выращивать овощи. Так вот мы с ним и договорились, что он из избушки, а я — в избушку. Конечно, я имел в виду платить хозяину квартирную плату, но знал, что хозяин, некто Олеша Панкратин, по доброму согласию меня в избушку не пустит: они не любили меня за прошлое.

Тогда их старший сын, кандидат партии, был председателем колхоза, но любил попьянствовать, и я его часто и крепко критиковал за это на собраниях. Они так тогда боялись этого, что если по какому-нибудь случаю затевали домашнюю семейную пирушку, то забирали все угощенья, водку, пиво и закуску и шли пировать к кому-нибудь из соседей в другой конец деревни, чтобы я, живший рядом с ними, не знал об их пирушке. Вполне понятно, что они не хотели и теперь иметь такого неудобного соседа.

Но я все же упомянутым путем вселился. Тогда хозяева, чтобы избавиться от нас, решили продать избенку на слом. Как-то утром мы еще спим и слышим, что кто то колотит в стены, а потом идет в избу незнакомый молодой мужик. Позвольте, говорит, слазить в подполье, я эту избу покупаю, так надо посмотреть. Я спросил, за сколько? За 125 рублей, говорит. Вижу, цена невысока, равна примерно двум пудам муки, ее могли бы постепенно выплатить и мы. Пока он лазил в подполье, я послал Ольгу к хозяевам спросить, не продадут ли они избушку нам, и велел ей давать 150 рублей, хотя у нас не было и рубля.

Нам отказали, но с того мужика стали рядить нашу цену. У него в наличии оказалось тоже только 20 рублей, он дал этот задаток и ушел. Хозяева с этими деньгами тут же в сельсовет — надо было какие-то платежи внести, а мужик вскоре вернулся, стал от покупки отказываться и требовать деньги обратно. Вот тогда хозяева пришли сами к нам и предложили купить избу, прося сейчас дать только 20 рублей. Я написал записку и послал Ольгу к директору, но его не оказалось, записку прочитал бухгалтер, который был, между прочим, тестем младшего сына хозяина избушки. Он тут же, не говоря ни слова, подал Ольге два червонца, не подозревая, что деньги-то нужны его же родне.

Так мы и стали хозяевами этой избушки и почувствовали себя в ней уютнее: теперь уж нас не могли из нее выгнать. Оставалась забота, как рассчитаться с хозяевами. С тем мужиком они договаривались рассчитаться полностью в двухнедельный срок. Нам за такое время денег взять было негде, но ведь с нами и уговора не было. Когда хозяева узнали, что мы беспокоимся об уплате, то против ожиданий сказали, что беспокоиться не нужно, вот будет шитье, так заработаете.

Так и вышло, заработали, еще с них пришлось дополучить. И вообще с той поры стали дружными соседями.