— Я должен быть там, с солдатами, исполнять приказы твоего мужа, — проговорил он тихим расстроенным голосом. — Я все еще достаточно крепок, чтобы взять мушкет на плечо, а на счету каждый человек. Но офицеры отослали меня обратно. Они сказали, что я буду только путаться под ногами, когда начнется сражение. Но я могу делать еще что-то полезное, например подносить воду раненым. Надеюсь, это мне разрешат.

Я узнала, что муж Пенелопы лорд Рич собрал в своих поместьях и вооружил двести ополченцев и сейчас обучается вместе с ними ратной науке здесь, в лагере. Все они должны были стать копейщиками, или, как теперь их называли на французский лад, пикинерами. Нед, муж Дороти, помогал наводить переправу из лодок… А Сесилия, несмотря на то, что оставалась такой же «толстухой», как когда-то называл ее Уолтер, вызвалась быть вестовой, ибо как никто умела сидеть в седле. Теперь она развозила приказы по всему лагерю.

— А что будешь делать ты, Летти? — спросила она меня.

— Достаточно того, что она здесь, дабы поддержать своих храбрецов: мужа и сына, — резко ответил отец, и мне пришлось сдержать улыбку, так как никогда раньше я не слышала, чтобы он защищал меня от нападок столь обожаемой им Сесилии. Похоже, я наконец-то завоевала его одобрение.

Под Тилбери стекались ополченцы, и каждый день королева, которая остановилась в поместье неподалеку, приезжала в лагерь, чтобы поприветствовать солдат и поднять их боевой дух. Мы вновь услыхали «Ответим ударом на удар!» и полюбовались, как она дает шенкеля своему белому мерину.

На третий день в лагерь привели оборванного грязного человека в цепях и поставили перед Робертом и королевой. Когда он проходил перед строем, звеня цепями, которыми были скованы его запястья и лодыжки, солдаты плевали на него, делали еще кое-что похуже и орали «Предатель!», «Иуда!», «Мерзавец!». Они толкали его так, что он падал на землю, а когда он в очередной раз поднялся, я смогла лучше разглядеть его залитое кровью лицо, взглянуть в остекленевшие от ужаса глаза. Это был Роджер Уилбрэм!

— Мы взяли его, когда он пытался продать «белого орла» какому-то рыбаку в Грейвзэнде, — прошептал мне на ухо Фрэнк. — Испанские покупатели так и не объявились, вот он и решил найти других. Он будет повешен на рассвете.

Сесилия выбежала из шатра, набросилась на своего бывшего мужа и принялась стегать его стеком.

— Остановись! — крикнула Елизавета моей сестре. — Пусть этот негодяй проследует дальше перед строем. Очень скоро он лишится головы.

Сесилия подчинилась с большой неохотой, но прежде успела послать Уилбрэму проклятье и дать ему хорошего пинка, и только после этого ретировалась обратно в шатер.

— Мои добрые солдаты, мои верные подданные! — Голос Елизаветы зазвенел над толпой, хотя в нем уже чувствовалась легкая хрипотца после стольких дней предельного напряжения ее голосовых связок. — Может быть, вы удивлены, почему я здесь, среди вас, вместо того, чтобы искать защиты за надежными толстыми стенами какого-нибудь замка подальше от побережья.

Королева высоко вздернула подбородок и продолжала:

— Знайте, я здесь только по одной причине! Все должны видеть, что не только англичане, но и англичанки не собираются сдаваться перед лицом опасности, и даже не помышляют спасаться бегством. И я себя чувствую в полной безопасности, под самой надежной в мире охраной здесь, в этом самом месте, куда приводят предателей на казнь и куда добрые люди моего королевства приходят по доброй воле, дабы защитить свою землю!

Когда крики и рукоплескания, которыми были встречены ее слова, смолкли, она продолжала:

— Только что мои храбрые моряки донесли мне, что испанский флот на краю гибели. Море стало могилой для многих кораблей Великой Армады. А те, что на плаву, получили пробоины, на них нет пороха и ядер, они потеряли паруса и такелаж, палубы их завалены обломками мачт, матросы и офицеры погибли. Испанцы бегут на север в надежде найти безопасную гавань. Они более не угрожают нам.

Высоко встав на стременах и вытянувшись в струну, Елизавета прокричала так громко, насколько хватало сил:

— ГОСПОДЬ В НЕИЗРЕЧЕННОЙ МИЛОСТИ СВОЕЙ СОКРУШИЛ ВРАГОВ НАШИХ!

Последовавший за этим рев тысяч глоток был как удар грома такой силы, что мне пришлось заткнуть уши и зажмурить глаза, чтобы выдержать его.

— И хотя мы должны оставаться бдительными, — продолжала Елизавета, и ее маленькие глазки загорались по мере того, как она говорила, — и уповать на дальнейшую помощь Господа Нашего, я приняла решение и не отступлю от него! Что бы ни ждало нас впереди, моя судьба — жить или умереть здесь, средь вас, мои добрые англичане! И даже если я паду во прах, то отдам Господу нашему, моей стране, моему народу всю честь, которую имею, и всю кровь мою до самой последней капли!

В эту минуту я готова была простить королеве ее коварство и обманы, ревность и вздорность, себялюбие и тщеславие, отвратительную потребность манипулировать людьми и мучить их, ибо она была тогда — сама Англия! И я закричала со всеми, одобряя каждое ее слово, и хлопала до тех пор, пока ладони у меня не заболели, а потом мы все обнялись: Пенелопа и Дороти, мой старый плачущий отец, Фрэнк и Марианна, и вознесли благодарственные молитвы за наше чудесное спасение.

И хотя я своими глазами видела испанские галеоны, угрожающие нам, я больше не боялась.

— Пусть явятся сюда, — говорил Фрэнк, — пусть только попробуют! Мы стеной встанем вместе с нашей королевой и как один умрем, но не позволим bv отнять у нас нашу Англию!

Ах, Роберт, Роберт, Роберт!

Слишком много взял на себя мой любимый, надзирая за гигантским военным лагерем без перерыва и отдыха, слишком большая ответственность легла на его плечи, постоянные заботы и тревоги вконец изнурили его. Он упал без чувств на руки Роба, когда мой сын пытался подсадить его в седло. В тот день Роберт, как и всегда, собирался объехать лагерь, несмотря на боли в распухшей ноге. Роб, Крис и Уэффер отнесли моего мужа в шатер, а оттуда его повезли домой, в Уонстед.

Трое лекарей уже ждали своего пациента и с ними костоправ месье Эзар. Роберта уложили в постель в нашей просторной спальне, одели в узорчатый халат из мягкого бархата, закрыли окна, чтобы первые осенние ветры не простудили больного.

Роберт был плох. Я видела это по выражению лиц врачей, по тому, как французский костоправ, которому я теперь доверяла как другу, бережно взял меня за руку и прямо сказал:

— Молитесь, леди Лестер, а я присоединю свои молитвы к вашим.

Я надушила простыни, на которых лежал Роберт, гвоздикой и лимоном, разбросала у его подушки лаванду, чтобы дать покой его снам. Длинное лицо Роберта еще больше осунулось, глаза запали. Я увидела, как он жадно облизнул губы, и помогла ему напиться, но губы его оставались сухими и растрескавшимися, и ему трудно было глотать.