Роберт вернулся из Фландрии за несколько месяцев до этого. Он очень сильно хромал и, как мне показалось, заметно состарился. Он страдал от уязвленной гордости и разочарования, которое лишь слегка подсластил присвоенный ему невиданный титул Главнокомандующего всеми силами Ее Величества для отражения иностранного вторжения. «Звучит неплохо, — жаловался он, — но что стоит за этими словами? И чего они стоят? Ведь всего несколько лет тому назад королева пожаловала Лягушонку — своему французскому жениху Франсуа Алансону — не менее пышный титул: Защитник свобод Нидерландов от испанской тирании. И что с того? Где полномочия, где деньги, где власть?»

Больше всего Роберт страдал от того, что называл предательством Елизаветы. К своему ужасу, он обнаружил, что все то время, пока он сражался во главе своих войск с испанцами во Фландрии, она вела секретные переговоры с врагом за его спиной. Она пыталась остановить войну, а жизни английских солдат стали лишь разменной монетой в тщетных попытках подписать перемирие. Роберт считал, что тем самым жертвы, на которые шли его отважные солдаты и моряки, оказались принесенными впустую. «А для меня это — как острый нож!» — сокрушался Роберт. Мне было ясно, что Елизавета не просто использовала тщеславие Роберта (она и раньше так поступала), но и украла у него ту славу, к которой он стремился, — славу победителя. Она оставила его опустошенным, лишившимся доверия сподвижников, снедаемым самыми мрачными чувствами.

Мне не было нужды напоминать Роберту, что поступки и замыслы нашей королевы недоступны пониманию, ибо строятся на сплетении коварства и тонкого расчета. Переговоры в духе лицемерия и вероломства всегда были ее коньком. Роберт и сам это знал не хуже меня, но когда обнаружил, что он — главнокомандующий ее войсками и верный слуга — оказался не более чем пешкой на шахматной доске великого обмана, это потрясло его до глубины души.

Он обвинял Елизавету, а не собственные промахи, за неудачу всей кампании. Даже сейчас, когда он занимался важнейшим делом — готовился к отражению вторжения основных испанских сил, — его душевные раны так и не затянулись. И он почти не обращал внимания ни на меня, ни на бедственное положение наших поместий, ни на необходимость заботиться о наших ближних и домочадцах.

Роберт получил сложное задание — развернуть штаб королевских сил обороны рядом с Тилбери в устье Темзы к югу от Лондона. Почти всю весну он провел в лагере, надзирая за подходом сил ополчения, их размещением, подвозом запасов оружия и боеприпасов. Помню, как к своему величайшему удивлению он обнаружил на одном из заброшенных складов двести восемьдесят старых больших английских луков, закупленных еще его отцом. Я услышала, как он пробормотал:

— Если бы только эти луки были у меня при Зютфене… Мы могли бы одержать победу и удачно воспользоваться ее плодами.

Я не пыталась разубедить его или отвлечь от этих пустых мыслей и, честно признаюсь, вздохнула с облегчением после его отъезда в Тилбери. Постоянная мрачность Роберта погрузила весь дом в уныние и не помогала мне бороться с то и дело возникавшими трудностями.

Мой брат Фрэнк сражался бок о бок с Робертом во время фламандской кампании в качестве капитана своего собственного галеона «Марианна», купленного на отбитое у испанцев золото. Теперь Роберт возложил на Фрэнка обязанность надзора за береговой обороной, и Фрэнк перед тем, как отбыть для выполнения этой задачи, приехал в Уонстед навестить меня.

Высокий, стройный, очень представительный, с благородной осанкой, темными, чуть тронутыми сединой висками, мой дорогой брат смотрелся настоящим морским волком в высоких чинах. Следует сказать, что Фрэнсис Дрейк пожаловал ему чин контр-адмирала, — честь, которой удостоились немногие. Я необыкновенно гордилась братом и не преминула сообщить ему об этом, когда мы обнялись. Крис, который постоянно был рядом со мной в эти дни, также приветствовал Фрэнка, которого знал по Фландрии. Я заметила, что Фрэнк бросил быстрый взгляд сначала на Криса, а потом на меня. Догадался ли он, что Крис для меня больше чем гость и близкий друг моего сына?

— Заходи и поешь с нами, — сказала я, беря Фрэнка за руку и подводя к длинному дубовому столу. — Ты, наверное, голоден с дороги.

Фрэнк устало опустился на скамью и вздохнул.

— Поездка была очень утомительной, — признал он. — И тарелка домашней стряпни вместе с кружкой твоего лучшего эля будут очень кстати.

Крис вышел под каким-то предлогом, чтобы мы могли поговорить наедине.

— Летти, — начал Фрэнк, — я здесь по просьбе отца. Он в Тилбери и собирает там всю семью. Он думает, что вы все будете в большей безопасности под защитой солдат. Если ты соберешь свои вещи, мы можем уехать, как только я немного заморю червячка.

Я немного подумала и согласилась с ним. Я кликнула мистрис Клинкерт и велела ей собрать маленький сундучок. Тем временем я облачилась в костюм для верховой езды и сапоги.

— Как быть со слугами? — спросила я, когда вернулась в столовую. — С теми, кто остался. Некоторых забрали в ополчение, а еще больше народу просто разбежалось.

— Крис останется здесь, не так ли? Если, конечно, ты сможешь расстаться с ним, — и Фрэнк мне подмигнул.

— Он бы сам был в лагере под Тилбери, если бы не его рана, — сухо ответила я. — Он чуть не умер там, на борту «Триумфа Альбиона», когда Роберт преследовал предателя Уилбрэма. Но ты, наверное, об этом и сам знаешь.

— Я знаю то, что я знаю… — загадочно ответил Фрэнк.

К моему облегчению, он больше не заговаривал о Крисе, а только быстро и жадно ел, торопясь в обратную дорогу. Очень скоро мы сели на лошадей и пустились в путь, окруженные солдатами и моряками, состоявшими под началом Фрэнка. Пока мы ехали, Фрэнк рассказал мне правду об испанском флоте. Все это оказалось для меня откровением, ибо до нашего поместья никакие надежные новости не доходили с того самого момента, как Роберт уехал в лагерь под Тилбери.

— Мы — то есть большая часть сил Дрейка — ждали неприятеля на подходах к Плимуту в Девоне, когда начали поступать сообщения о том, что Великую и Славнейшую Армаду, или Непобедимую Армаду, как называют свой флот сами испанцы, видели с башен Пензанса в Корнуолле, то есть западнее. Но стоило нам двинуться в ту сторону, как предупреждающе запылали огни маяков по всему побережью. Тогда мы подождали, когда корабли неприятеля приблизятся, и пошли на перехват вблизи берега. Они славно бились, надо отдать им должное! Особенно португальцы на своих огромных высокобортных карраках. Когда они подходили вплотную к нашим судам, невзирая на волны, то казалось, что на тебя надвигается целый дом. Эти португальцы — черт их побери — оказались отличными моряками и не сдавались до последнего, сколько бы пробоин мы ни проделывали в бортах их судов своей артиллерией! Все море кругом было заполнено обломками мачт, разбитым в щепы рангоутом, обрывками парусов. Плавало в воде и много тел, но моряки обоих сражавшихся флотов подбирали своих на борт и многие тем спаслись. Большие корабли Армады превосходили наши суда размерами и огневой мощью в ближнем бою, но наши были быстрее, маневреннее, и мы смогли сделать так, что испанцы не смогли встать под ветер. Мы полностью перекрыли им путь к берегу, к которому не могли приблизиться даже их легкие шебеки. Мы гнались за ними на всей протяженности Ла-Манша и вновь сразились у оконечности острова Портленд, а потом — еще раз у острова Уайт. Дрейк на «Мстителе» бился отчаянно, но и моя «Марианна» не отставала и часто шла в авангарде. Я распорядился оснастить ее дальнобойными кулевринами, способными посылать ядра по девятнадцать фунтов весом на палубы кораблей противника, находящихся от нее на расстоянии в тысячу ярдов.