Однажды в кабинет к Хельмимире явились Гардиальд и Стефания. Гардиальд был главным киноцензором, и Хельмимира видела его регулярно. А вот Стефания давно отошла от борьбы с отупляющим искусством и занималась карьерой мужа. Супруги вместе основали продюссерский центр «Оззи и Шерон».

– Рада тебя видеть, – сказала Хельмимира Стефании. – Как дела?

– Нормально, – коротко ответила та.

– Сейчас попрошу сделать кофечай, – с улыбкой проговорила Хельмимира.

– Не нужно! – резко произнёс Гардиальд.

Хельмимира уставилась на него с удивлением. Её улыбка мгновенно исчезла.

– Мы пришли поговорить о том, что случилось с Гоблиновичем и остальными, – продолжал Гардиальд. – Мы знаем, что это твоих рук дело.

Хельмимира откинулась в кресле и сложила руки в замок.

– Что за дикие обвинения? – спокойно спросила она.

– Брось, мы слишком давно знакомы, – сказал Гардиальд. – К тому же, любой, кто умеет сопоставлять факты, поймёт, что это ты всё подстроила. Люди, которые с тобой не согласны, так или иначе уходят из Комитета – а некоторые ещё и попадают в больницу. И каждый раз в этом почему-то оказываются замешаны Чепухеня, Хиляйло и те, кто оказался в отряде не по убеждениям, а потому что скрывался от закона.

– Ты судишь о товарищах по тому, каким образом они оказались в отряде? – усмехнулась Хельмимира. – Как же это не по-братски!

– Я воевал с ними и знаю, кто чего стоит.

Хельмимира замолчала и посмотрела на Стефанию. Та сидела с каменным лицом.

– Чего вы хотите? – произнесла, наконец, мундиморийка. – Ждёте, что я начну каяться в каких-то неимоверных злодеяниях?

– Неужели ты не видишь, до чего мы докатились? – спросил Гардиальд. – Неужели ты не видишь, что партизанское движение выродилось в тоталитарную секту?

Хельмимира была ошарашена. «Что позволяет себе этот щенок?»

– Партизанское движение идёт правильным курсом, – заявила Хельмимира. – А все те, кто пытается ему помешать, отступники и предатели.

– Ну и что ты называешь «правильным курсом»?! – воскликнул Гардиальд. – Твоя цензура закрутила гайки так, что любое движение мысли уже невозможно! Мы только и делаем, что молимся на мёртвых классиков – а сами что? Что нового мы можем создать, не подражая, не списывая, не воруя чужие идеи?

– Создавайте, что хотите, никто не против, – сказала Хельмимира. – Только не нужно вешать на стену дохлых крыс и называть это «новаторством». Человеческой культуре много миллиардов лет. Ты правда думаешь, что люди способны вот так сходу создать что-то принципиально новое?

– Способны или нет – это уже второй вопрос, – внезапно проговорила Стефания. – Для начала прекрати им мешать.

Хельмимира почувствовала, как что-то резко кольнуло у ней в груди. Такого предательства она не ожидала.

– Что ты говоришь? – изумлённо произнесла она, не веря своим ушам. – Ладно бы твой брат, но ты… Что с тобой случилось?! Ты жизнь была готова отдать за идеалы космических партизан!

– Я и сейчас готова, – ответила Стефания. – Только знаешь, о чём я думаю? Вот я бы умерла тогда в системе Генриетты-Ливитт… А ты после этого ввела бы цензуру и начала бы репрессировать своих же соратников. За что, спрашивается, было умирать?

В глазах у Хельмимиры потемнело.

– Неблагодарная девчонка! – раздражённо воскликнула она. – Вот, оказывается, как ты заговорила! Связалась с каким-то бездарем из Елдыринской Губернии и заразилась от него идиотией! Но я-то понимаю, дорогая, к чему все эти разговоры… Ты просто обиделась, когда я не пропустила тексты твоего мужа. Так вот, послушай меня внимательно: когда я говорю, что произведение сырое, то нужно идти и править его, а не строить из себя непризнанный талант!

– Конечно, – усмехнулась Стефания, – у тебя ведь идеальный художественный вкус. Никто, кроме тебя, не может назначить своего мужа «классиком современности».

Это уже не лезло ни в какие ворота.

– Исаак – гений пера, блестящий самородок! – закричала Хельмимира, вскакивая со своего места. – Не смей его ни с кем сравнивать! Исаак всего в жизни добился сам!

– Ага, – кивнула Стефания. – И когда он только-только пришёл в отряд, то сразу же сделался одним шкиперов… Странно, почему с другими такого не случалось. Витю, например, ты вообще принимать не хотела.

– Твой Витя врал мне! И ты тоже!

– Не спорь с ней, – обратился Гардиальд к сестре. – Она действительно верит в то, что Исаак – единственная надежда современной литературы.

– Ты сам хвалил его произведения! – воскликнула Хельмимира, поражённая очередным предательством.

– Мне нравятся его произведения, – согласился Гардиальд. – И я уважаю его как человека. Но ты позволяешь ему то, чего не позволяешь другим авторам. Ему, считай, всё можно: стилистические шероховатости, вольные трактовки…

«Что он говорит? – пронеслось в голове у Хельмимиры. – Неужели это правда?»

– Мне давно следовало высказать тебе всё как есть, – продолжал Гардиальд. – И я жалею, что так долго молчал. Видишь ли, когда-то партизанское движение было надеждой империи. Мы боролись за то, чтобы Харальдюф не сделал из людей полуграмотное стадо. Но, знаешь, со всеми великими начинаниями всегда происходит одно и то же: их в конце концов извращают. В какой-то точке хорошая идея вдруг превращается в своего уродливого двойника. Теперь мы не помогаем культуре развиваться, а тянем её назад. Ты одержима утопией: хочешь за одно поколение создать общество интеллектуалов… Увы, это невозможно. И если в тебе осталась хоть капля благоразумия, подумай об этом хорошо.

Хельмимира молчала. То, что сказал Гардиальд, отдавалось внутри неё глухой болью. «Так вот, кого я пригрела на своей груди!» – сокрушалась мундиморийка. Внезапно в глубине её разума промелькнула страшная мысль: «А что, если он в чём-то прав?» Однако Хельмимира не смогла вынести её и прогнала прочь.

– Какой же ты всё-таки трусливый, – сказала она Гардиальду.

– Я – трусливый?! – удивился тот.

– Трусливый и слабохарактерный, – повторила Хельмимира. – Пасуешь перед трудностями. Ты думал, победа над Харальдюфом – это конец борьбы? Как бы не так! Одолеть имперскую армию было самой простой нашей задачей. Теперь же мы имеем дело с настоящим врагом: привычкой народа к отупляющему искусству. Она появилась не во времена Харальдюфа, о нет! Она существует с тех пор, как зародилась культура. Гуманоиды жаждут дешёвых развлечений и совсем не хотят тратить энергию на осмысление.

– Ты хочешь насильно заставить их думать? – спросил Гардиальд. – Насильно всех сделать гениями?

– Ну, гениями – это громко сказано, – усмехнулась Хельмимира. – Но величайший из идеалов партизанского движения – это духовный и интеллектуальный рост общества в целом. Что толку, если черепашьими темпами развивается только думающее меньшинство? Нужно заставить гуманоидную расу шагнуть вперёд – так, чтобы люди использовали свой мозг не на пять процентов, а хотя бы на пятьдесят. Мы всё ещё партизаны, и мы всё ещё боремся. И если