Ее нашел Эшли, и когда она категорически отказалась возвращаться домой, он сделал из двух лошадиных попон крохотную не продуваемую палатку, кое-как залез внутрь и заманил туда же Элизабет.

Долго они просидели там плечом к плечу, и в какой-то момент Элизабет открыла ему все свои обиды, а Эшли слушал столь внимательно, что ей хотелось рассказывать и рассказывать, и нашел нужные слова утешения, что она согласилась поехать с ним с Ноблхос и никогда больше не делать подобных глупостей.

И она сдержала слово — да и как можно было не сдержать, когда у нее появился такой друг, как Эшли? Они понимали друг друга с полуслова и всегда стояли один за другого горой, несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте. Когда все начало меняться и почему это произошло?

Эшли вплотную занялся скачками, отдавая им всю душу, как, впрочем, и всему, что он делал. С тренировок возвращался вымотанным, но все же находил для Элизабет несколько добрых слов. А вот с соревнований — еще и злым: проигрывать Эшли не умел, конкуренты же были весьма и весьма серьезными.

Отец, привыкший если делать дело, то делать его хорошо, был крайне недоволен таким положением вещей. Пусть прямо этого не говорил, но его разочарованный взгляд помнила даже Элизабет — не стоило и сомневаться, что его же видел и Эшли. Может, это и стало основополагающей причиной для последующих его преступлений? Нет, те нельзя было оправдать, но, быть может, в них имелась вина не одного только Эшли?

С этими нежданными мыслями она зашла в больницу. У самого входа ее встречала горничная.

— Отправил меня ждать вас и велел одной не возвращаться, — извиняющимся голосом сказала она. — Сначала велел вообще самой за вами отправляться, да вы же приказали одного его не оставлять, вот я мальчишку за вами и послала…

Элизабет кивнула. Откуда Эшли узнал, что слушанье именно сегодня, ей было неведомо. Может, прочел в газете, может, выведал у доктора Стэнли — не имело значение. Элизабет пришла сюда с одной лишь целью и собиралась достичь ее вопреки любым неожиданностям.

Она поглубже вздохнула и открыла дверь в палату Эшли.

*Падший ангел. Мой невозможный ангел (ит.)

Едва увидев кузину и не позволив ей выговорить даже слова приветствия, Эшли категорическим тоном приказал ей взять со стола листок бумаги с его подписью.

— Можешь заполнить ее любыми показаниями, позволяющими освободить отца! — заявил Эшли. — Я даже смотреть не стану. Лишь бы знать, что он не пострадает!

Голос его был настолько слабым, а озвученные вещи казались настолько невероятными, что Элизабет искренне усомнилась в правильности услышанного.

— Эшли, ты уверен? — переспросила она. — Я ведь могу…

Он едва ощутимо пошевелил целой рукой, словно бы отмахнулся.

— Брось, Элизабет, тебе никогда не хватит зла, чтобы причинить мне настоящий вред, — выдохнул он. — Но ты так любишь отца, что не станешь отказываться от возможности спасти ему жизнь. Дядя придумал бы тысячу причин, чтобы уничтожить эту бумагу. В тебе же я могу не сомневаться.

Элизабет подошла ближе к его кровати и присела на стул, оставленный горничной. В душе у нее боролась все та же неимоверная жалось к искалеченному кузену и рожденное им же недоверие к самому себе. Мог ли он так измениться за те дни, что провел между жизнью и смертью? Говорят, на пороге последней не лгут, но она вроде как отступила — к чему бы Эшли теперь подвергать себя новой опасности, рискуя оказаться в тюрьме и провести там не один год? Он должен считать, что и так достаточно расплатился за свои грехи. Культяпка вместо правой кисти — добро, Эшли — левша, и рабочая рука у него все же действовала; повязка на половине головы, под которой, по словам доктора Стэнли, уже нет ни глаза, ни уха…

Элизабет не сдержала дрожь, подумав об этом, но то была дрожь не отвращения, а самого острого сочувствия. Если Эшли выйдет из больницы — когда он из нее выйдет, — ему придется строить совершенно новую жизнь, привыкая к своим увечьям и учась существовать с ними. Захочет ли он вернуться в Ноблхос после того, что натворил? Примет ли его Томас Уивер — теперь, когда Эшли покусился на его жену, едва не доведя ту до беды? Разум подсказывал Элизабет, что этого не будет, а значит, Эшли придется справляться со всеми бедами одному. Сумеет ли? И захочет ли? Ведь куда проще…

— Я… не хочу видеть тебя в тюрьме, — глухо призналась Элизабет. Эшли усмехнулся — явно через боль.

— Ангел, — осуждающе заметил он, — кажется, так тебя называет твой избранник? А знаешь ли ты, добрый ангел, что я подложил под седло Везувия осколки сахара, чтобы тот сбросил Рида со своей спины? — Элизабет вздрогнула, узнав о еще одном преступлении кузена, а тот повел плечом. — Вот то-то и оно, — без тени раскаяния сказал он. — Так что пиши, Элизабет: что бы ты ни придумала, оно все равно будет мягче того наказания, что я заслуживаю.

Первым ее желанием после этого признания было встать и уйти — и никогда больше не встречаться с человеком, не только дважды доведшим ее отца до следствия и приложившим все силы, чтобы отвратить кузину от Энтони Рида, но и едва не доведшим того до беды. Энтони ведь мог упасть совсем не так удачно, как это произошло на самом деле, ему грозила смертельная опасность в этой сумасшедшей скачке, и именно Эшли совершил такое злодеяние. А теперь столь откровенно и даже насмешливо в этом признавался, словно не только не сожалел о содеянном, но даже гордился им. Разве заслуживал такой человек прощения или хоть самого крошечного понимания?

И все же какая-то неведомая сила вынудила ее остаться на месте и вырвала — из самой души — вопрос:

— Зачем?! Ты же не любишь меня и никогда не любил!

Эшли снова чуть повел плечами, примяв подушку.

— Боялся, что он меня разоблачит, — как будто бы честно ответил он. — Думал, если не покалечу Рида, то хоть припугну, заставлю отступить. Я ведь и тебе предложение сделал лишь для того, чтобы его отвадить. Не будь у него привилегий жениха, не имел бы он и повода постоянно околачиваться возле нашей семьи и следить за мной.

Элизабет всплеснула руками, ошеломленная глупостью подобного решения.

— А если бы я согласилась? — воскликнула она. — Бросил бы, когда опасность миновала? Или все-таки женился бы и мучился потом всю жизнь?

— Кто знает? Ты девочка хорошая, может, и женился бы, — с нотками неожиданной нежности сказал Эшли. — Во всяком случае те доводы, что я приводил тебе в Торквее, были вполне искренними. Мне и сейчас кажется, что мы с тобой могли бы быть вполне счастливы вместе. Если бы, конечно, я не предпочел другую дорожку.

Элизабет смотрела на него во все глаза, не зная, что и подумать. Зачем она слушала все это, когда могла взять подписанную Эшли бумагу и броситься выручать отца? Что держало ее здесь? Любопытство: а ну как Эшли захочет обнаружить перед ней еще какие-то свои преступления? Или подозрительность: зачем человек с такой душой решил открыться перед ней, не задумал ли он еще какой-то гадости, главная роль в которой предназначалась Элизабет? Или все-таки странная мука в единственном глазе Эшли: Господи, неужели он раскаялся и просто стыдился в этом признаться, прикрываясь привычной бравадой? Он всегда так делал, когда ему было больно, когда его терзали угрызения совести, и пару лет назад Элизабет умела безошибочно отделять одно от другого. А потом Эшли заперся окончательно, и никто из них не счел нужным заглянуть ему в душу и найти там настоящее.