– Да, – сказал Петр, барабаня пальцами по рулю.

Света не шевельнулась.

– У него есть много возможностей сделать так, чтобы ему это сошло с рук, – сказал Петр. – А я хочу, чтобы не сошло.

Света все молчала.

– Да, – наконец выпустила из-за воротника она. – Я тоже хочу.

А потом утопила лицо в капюшоне, вся съежилась и больше не издала ни звука.

9

Всю дорогу Борис думал только одно: «Если встанем в пробец, если встанем в пробец, если встанем в ебанец, мне пробец». Колено прыгало. Пробок пока не было. По радио протрубили позывные новостей. Слушать опять про отравление Соколова сил не было.

– Леш, выруби! – попросил Борис спину водителя.

Стало тихо. Только шум дорожного движения.

«Ну, ну, ну». Борис одновременно хотел и поторопить Лешу, и попросить, чтобы ехал осторожнее: не дай бог остановит инспектор. Беспокойно поглядывал в окна, как американский фермер, высматривающий в прерии первые признаки торнадо.

Но доехали гладко. Бориса захлестнула паническая радость: чудо! Здание аэропорта казалось дворцом развлекательного парка. Огни его отдавали у Бориса восторженной щекоткой в грудной клетке. Получилось.

Леша, видимо, чувствовал нечто похожее, потому что:

– Вот жить стали! – поделился, открывая дверь. – Докатились в Шарик – как яичко по скатерти.

Борис послал энергетический луч благодарности невидимому московскому мэру – а заодно президенту, который никуда сегодня не отправился, перегородив для своего кортежа половину московских улиц.

Багажа у Бориса не было. Он натянул перчатки. Зашагал к входу, педантично и неторопливо показав себя камерам наблюдения: апорт, товарищ Антонов! Ловите меня в Минске.

Честному человеку нечего скрывать.

Кроме частного самолета, зарегистрированного на компанию на Каймановых островах.

Борис зафыркал, но уже без «и-а!». Он успокоился.

Все шло по плану.

Из автоматических дверей дунуло сухим теплым воздухом. Борис видел за ними фойе, темные гроздья стоявших спиной пассажиров.

Борис ступил внутрь, ощупывая в кармане распечатку билета, книжечку паспорта. Как вдруг – будто в дурном сне, когда все одетые, а ты один голый, – толпа дружно обернулась на него.

– Вот он… Вот он…

Первые ряды понеслись рысцой. «Лавинная атака конницы», – идиотски вспыхнуло в голове. Потом Борис понял, что в руках у них не казацкие пики, а микрофоны. Не чемоданы, а камеры.

Микрофоны немедленно ткнулись к самому его носу. Перед лицом повисла какая-то мохнатая хрень, похожая на шмеля-мутанта, из задницы которого торчала рукоять. В глаза ударили вспышки. От ламп камер моментально заломило виски. Борис заморгал. Неловко поднял козырьком руку в перчатке.

– Вы летите на Северотаежную? Вы приехали в аэропорт, как только узнали?

– Что говорит президент?

– Каков статус катастрофы на текущий момент?

– Сколько погибших? Сколько раненых?

– Вы собираетесь встретиться с семьями шахтеров?

Глаза его, несмотря на световую боль, округлились, как у волка между двумя ослепляющими трубами охотничьих прожекторов. Раскалившийся от паники мозг молниеносно выбрал крохи информации из сошедшей лавины. Разнес, расставил в логическом порядке. Северотаежная была одной из самых больших и самых старых золотодобывающих шахт его компании. Не одна из, нет: самая большая, самая старая. Во всей России. Осознав это, все прочие слова, включая «погибшие», «раненые», «спасатели», «МЧС», «семьи», его пылающий мозг, экономя время, объединил в одно: пиздец.

Борис отнял руку от лба. Постарался глядеть перед собой прямо – перед глазами проплыли фиолетовые и оранжевые пятна, оставленные на сетчатке глаз фотовспышками. Теперь Борис видел стойки авиакомпаний, отдаленные, как тосканские холмы. Еще дальше – уже в другом жизненном измерении – протрусил мимо с озабоченным лицом Федя, через руку его был перекинут одежный чехол (переодеться пилот собирался в туалете), рядом цокала каблуками, на ходу поправляя волосы, сдернутая Федей по тревоге стюардесса в бежевом деловом костюме.

Борис кашлянул в лохматый микрофон:

– Билета у меня нет. Еще. Разумеется. Но да, я приехал сюда, в аэропорт, чтобы вылететь на Северотаежную. Конечно. При первой же возможности.

Первой такой возможностью стал самолет МЧС.

На борту Борис закрыл глаза и подумал: хуже уже не будет.

Мозг больше не пылал. Мысли не скакали, как белка в колесе. Между ушей была приятная немая пустота.

Покой его был глубок, как промерзшее до дна озеро. Ничто не могло его потревожить. Экологическая катастрофа? Исламский терроризм? Стремительное перенаселение Земли? Падение биткоина? Собственная запутанная жизнь? Все глобальные вопросы сняты. Мелкие тоже. Волноваться незачем. Хуже – уже просто некуда. И Борис заснул.

1

Проснулся Борис уже зимой. Зима стелилась внизу под крылом ровным белым полотном. Осень осталась в Москве.

Пронзительный мороз-ломонос тут же принялся отрывать Борису мелкие органические подробности вроде носа и ушей. Снег был похож на взбитый белок. Борис сошел по трапу. Дошел до автобуса. В автобусе почувствовал, что ботинки набиты ледяными камешками, от которых больно ступне. Это были его собственные пальцы.

Он подумал, что путешествие длилось не столько в пространстве, сколько во времени: перескочили в следующий сезон.

Потом понял, что все еще серьезнее: из двадцать первого века он попал в двадцатый. Потянулись мимо советские на вид улицы.

Потом за окном наступил девятнадцатый век. Плыли назад деревянные дома со ставенками. Если бы Борису предложили пересесть в век восемнадцатый, в сани с лохматым коньком, он бы не удивился.

Но никто его не гнал из теплого салона. В салоне губернаторского «мерседеса» стоял двадцать первый век, надежно огороженный бронированными стенками и пуленепробиваемыми стеклами. Сам губернатор Степнов сидел рядом, по-хозяйски развалив колени.

– Вы московский человек. Столичный, – неторопливо и слегка покровительственно объяснял он Борису. В его голосе чувствовалось презрение, но ровно настолько, чтобы не взбесить. И еще досада: гость привалил некстати. Степнов похлопал его по коленке, на запястье на миг показался часовой браслет:

– Не гоношитесь.

Борис бросил на колено злой взгляд. Степнов убрал руку.

В окно уже видно было сжатую нетерпеливую толпу.

– Я думаю, что скажу людям.

Степнов ответил олимпийским спокойствием.

– А зачем?

– Они хотят что-то услышать. От меня. Они собрались.