Яна улыбается официантам, что-то говорит им по-японски. Они оживленно кивают.

— Сейчас принесут нормальную пищу. Не то, что тогда в ресторане. Помнишь?

Еще бы, помню, конечно. До сих пор есть хочется…

— Ешь побольше. Впрок. До отвала, — весело командует Яна.

— Жаль, что нельзя за один раз наесться на всю жизнь… — постанываю от удовольствия. Мне давно не было так вкусно, как сейчас.

За соседним столиком сидит симпатичный парень. Яна кивает ему. Он отвечает нам широкой улыбкой.

— Где же я могла его видеть? — спрашиваю Яну.

Она берет меня за плечи, поворачивает к стеклянной витрине. На высотке напротив огромный билборд — реклама парфюма известного бренда.

— Узнаешь? — Яна слегка кивает на нашего соседа.

Да, это он. Только на рекламе волосы темнее, легкая щетина. Темный загар…

— Это Стефан. Он сто лет работает в Японии. Мой бывший парень.

— Понятно, — почему-то вздыхаю я.

— Ешь, набирайся сил, — напоминает мне Яна.

Я благодарно улыбаюсь ей. Жую активно. Яна покровительственно улыбается. Наверно, я напоминаю Яне ее саму в семнадцать лет. Стефан расплатился, кивнул нам, быстро ушел.

— Я с ним рассталась два года назад, — призналась Яна. — Даже странно, что с этим чужим человеком меня что-то связывало.

Зачем тогда вся эта любовь, нервы, слезы, если все проходит и человек остается обманутым. Чувствует себя голым. Покинутый и нелюбимый. Страшно. Зачем нужна эта любовь?

После кафе мы с Яной едем в парк. Гуляем, подтанцовываем уличным музыкантам, едим мороженое.

— Я могу одолжить тебе деньги, — предлагает Яна. — Отдашь, когда подсоберешь свои. Тебе сколько еще осталось до свободы?

Я отбила Сатоши только билеты на самолет. Осталось еще полторы тысячи долларов за проживание, питание, карманные деньги, композитки, тесты… Во всем моделинге мира по контракту принято обеспечить приглашенную модель всем необходимым на три тысячи долларов. В Японии модель должна отработать шесть тысяч долларов, и затем она трудится на себя и на проценты для агентства, оговоренные в контракте. Это самое классное занятие: считать свои собственные деньги, заработанные самой. Это очень приятно.

— Успеешь хорошо заработать, — уверяет Яна. — Всего только две недели прошло, а ты уже отдала ему долг за билеты.

Я соглашаюсь взять у Яны взаймы. Я спасена. И все благодаря Яночке. Неожиданно у меня появилась подруга. Да еще какая!

Новая страна — это лакмусовая бумажка, камертон для тебя истинного, неподдельного. Ты никогда не можешь быть готов к тому, чего еще не знаешь. Нет расставленных знакомых знаков в общении, в новом социуме, незнакомом менталитете, традициях. Ты вынужден реагировать немедленно, спонтанно, искренне, иначе не выдержишь испытания ситуациями и узнаешь о себе много нового, не всегда приятного. Некрасивое в себе прячешь, работаешь с ним, изучаешь этот мусор на предмет корней — откуда это у меня? Вот явно тетины черты: плаксивость, паникерство, куча всевозможных страхов, умение молниеносно соврать, выкрутиться. Последнее еще не самое плохое. Такой вот особенный талант по наследству. Ну, спасибо и родственникам, и прошлым моим жизням: во мне нет подлости, склонности к предательству по-крупному и по мелочам, воровству и черной зависти. Но кое-что я в себе нарыла новенькое — я могу быть довольно жестокой, когда депо касается любви. Но не я одна. Девчонки с такой силой отвоевывают свою лучшую долю в любви, «убивая» соперниц, как Зены — королевы воинов. Я не одинока.

Да еще этот дар. Община. Дед.

Никогда не задумывалась, почему я — Морозова. Дед — Матвей Морозов. Мама — Валентина Морозова. Я — Саша Морозова. Мама мне дала фамилию не папы, а свою, а еще точнее — Деда. Спрашивается, зачем? Так хотел Дед. Оказывается, перед своим уходом из Общины мама успела все это дело обсудить. В сочетании с моим именем мальчика-девочки Александра (если бы родился мальчик, был бы Александр) и фамилии Морозова (Морозов) был вложен Дедом защитный код. Дед оберегал меня, был со мною рядом все мои годы. Он ждет меня и сейчас.

Я люблю тебя, Дед. Еще не видела тебя ни разу. Но знаю, что люблю до коликов в груди. Пока я еще не готова приехать к тебе. Я еще слабая и глупая. Но скоро придет это время, и меня уже никто не сможет остановить. Что-то зреет сокровенно внутри меня. Я исполнена уважения к этому Нечто. Это Нечто знает, кто я, знает Деда, знает Общину, потому что оно родом оттуда. Я знала о существовании этого Нечто еще с детства, но думала, что это просто неведомый Друг, который всегда внутри откликается, когда нужна помощь, и он имеется у каждого. Потом мне стало известно, что нечто похожее иногда происходило с мамой. Просыпалась какая-то сила: глаза мамы меняли цвет, из серых становились зелеными. В такие дни мама казалась выше ростом, выпрямлялась ее спина, поднимался вверх подбородок. Она замолкала, уединялась.

«Надо переждать», — говорила она затихавшему в такие дни папе. Папа становился еще более смирным, покорно выполнял все мамины поручения, отказывался от гостей, отменял пикники. Все ждали, когда Это сойдет, пройдет. Наступит отлив. ЭТО — Община внутри. Она появлялась, как в полнолуние появляются приливы. Топила маму изнутри. Та сила, от которой она отказалась, поднималась, просыпалась, как дикий, тоскующий зверь. Мама бледнела, худела: внутри велась невидимая схватка между ней и силой. Поединок кто кого. Сила, вспоминавшая о своей беспризорности, заявлявшая в ненависти-любви о своих правах на маму, или мама, сделавшая в юности выбор раз и навсегда — никогда не использовать эти возможности.

Если мама отказалась, и Дед ей это позволил, то мне не отвертеться. Мама дезертировала, часть ее невостребованного дара перешла ко мне. Все чаще проявлялось это Нечто, поднималось откуда-то из глубин, скручивало внутренности в непонятной тоске. Далекая Община ухала, подвывала, становилась для меня видимой, ясной, как наяву.

Община отзывалась как брошенная хозяином верная собака. От нее исходил только мной слышимый гул, который переворачивал мне сердце. Я находилась так далеко от леса, от Общины, но она мегачутким локатором находила меня, пеленговала. Открылась истина — это была только моя Община. Не мамина, не Деда, не других жителей — только моя, родная, как моя печенка, мое сердце. Я шептала ей ласково: тихо, тихо. Успокаивала как младенца. И она, поддаваясь на мое тепло, на мою силу, затихала, верила мне, что я не брошу, что приеду, сольюсь с ней, возьму все, что мне отмерено.

— Ты заметил? — спрашивала вполголоса мама.

— Конечно, заметил, — вздыхал папа.

Родители видели проявления Нечто в разных ситуациях моего детства… Когда мне чего-нибудь хотелось так сильно, что жить дальше, казалось, не получив этого, невозможно, я отходила в сторону от своего желания, представляла его рядом с собой и мысленно затягивала его в себя. Неважно, что это было: новая игрушка, книжка, поездка к морю… Затем обстоятельства складывались таким образом, что все у меня получалось. Маме вдруг предлагали путевку на море, папа приносил мне игрушку (шел мимо витрины, нравится?). Смешно, давно жду именно эту игрушку. Соседская девочка выносила почитать, полистать именно ту, желаемую книжку и вдруг произносила, но не сама, а после волевого толчка моего Нечто: — А хочешь, подарю? — блестя взволнованно глазами, краснея от своего непонятного поступка, сопротивляясь невероятному порыву доброты.