Обстоятельная и сугубо правильная речь Пупса произвела намужиков впечатление. Это я поняла по гробовому молчанию.

— Взгляни вот, — Пупс снова зашуршал бумагами. — Здесь всерасчёты.

Однако, Архангельский взглянуть не пожелал и дажерассердился, пренебрежительно отмахнулся.

— Некогда смотреть, — брезгливо заявил он. — Тут не гляделкитребуются, а дело делать нужно. Но ты, Витяня, не дурак, узрел в корень. Потомуна сверхприбыли и рассчитываю, что сырьё мы почти бесплатно возьмём. Вам простоповезло, что я Марусе подвернулся!

Пока мужики до звона в мозгах напряжённо гадали в чем имповезло, Архангельский тут же их и просветил:

— Зря что ли я из Архангельска, из лесного края? — спросилон и, не давая ни кому издать ни звука, тут же ответил на удачно поставленныйсобою вопрос: — Нет! Не зря! Я же и вырос прямо в лесу!

«Слышала бы Маруся! — ужаснулась я. — Не хвастала бы егоманерами.»

Между тем Архангельский продолжил:

— Да-а, вырос в лесу, среди сосен, так что с дубами на «ты».Короче, уже с кем надо созвонился и товар в пути. С «бабками» тоже все намази.

— С какими «бабками»? — изумлённо осведомился Пупс.

— Имеются ввиду «бабки», что на взятку пойдут, — пояснилАрхангельский, — потому что лес нам на реализацию дают.

И тоном полнейшего превосходства над собравшимися онзаключил:

— Вот так-то, господа! Учитесь, пока я жив. Вы целый годхороводы водили, не знали как к настоящему делу подойти, а я в два счета всеконцы в одно кольцо свёл, и уже считаем «капусту». Такие мы, поморы, на ходуподмётки рвём.

«Да-аа, — сидя в очень неудобной позе под дверью кухни,подумала я, — не умрёт от скромности Марусин Ваня. Не умрёт и даже не заболеет.Эк его понесло, ну чистый Хлестаков.»

Словно узнав о моем осуждении, Архангельский неожиданносбавил обороты, почувствовал, думаю, что уж слишком распустил свой павлинийхвост. Короче, не знаю что на него нашло, но весь этот парад-алле, стыдобу эту,он быстро свернул и закончил сдержанно и по-деловому.

— Сейчас посовещаемся, — сказал он, — перезвоню и поедем.

— Куда? — испуганно спросил Евгений, ошарашенный деловымнапором Архангельского.

— Как куда? — изумился тот. — Стрелку забивать да «капусту»отслюнявливать, бакшиш. Лес, — он почему-то причмокнул, — пальчики оближешь!

— Небось ворованный, — внезапно предположил Даня.

Уж никак не ожидала от него прыти такой. Думала, дремлет пообыкновению.

— Ворованный, — бодро согласился Архангельский, — но сдокументами.

Судя по молчанию, мужики крепко переваривали эту новость,ещё не зная как к ней отнестись. Все, как один, дружно предпочитали домашнийдиван да финский унитаз параше и шконке. У них потому и с бизнесом не ладилось,что к воровству слишком много предубеждений было. Да и вялость всех одолела. Наздоровый мужской риск был способен лишь мой Евгений, да и тот патологически нелюбил нарушать законы, без чего ни шагу в нашей стране. Короче, мужья моихподруг очень ручные мужчинки. Ручные и домашние, дальше дивана никуда, а тутзаява такая.

В воздухе запахло парашей и шконкой.

Молчание подзатянулось, я начала скучать.

Наконец мой Женька обстановку разрядил.

— Дела делами, но пиво-то киснет, — сказал он и мужикиоживились.

— Да! Пиво! Пиво! — закричали они.

«Конечно, — подумала я, — уж лучше пивка попить, чем надпроблемой голову ломать.»

Подумала и разозлилась. Вот в этом они все: от любоймало-мальской неприятности в негу и удовольствие, сломя голову, кидается нашмужик. Совсем удар не держит. И не хочет держать. Вот Ваня — с Марусейпоругается и сразу к пивной, пивом да раками горе своё заедать. Женька мойпосле всех ссор услаждал себя футболом. Пупс, Тасик, Даня — те вообще в этомсмысле уроды, о них и говорить не хочется…

— Выпили все пиво, — страдальчески воскликнул Тасик.

«Вот это настоящее горе!» — проникаясь сочувствием, подумалая.

— Как же, — рассмеялся Евгений. -Что бы я вам предлагал,если выпили? Ты что Думаешь, я тот дурак из поговорки, которого за бутылкойпошли, так он одну её и принесёт? Нет уж, учёные.

Раздался резкий звук отодвигаемого стула и…

И Женька направился в прихожую.

«Женька направился в прихожу,» — ужаснулась я, сидя у негона пути под дверью кухни.

Тут не могу не погордиться своей ловкостью. Ловкостью иумением сходу нужную скорость набирать. Что ни говори, но мобильности во мнехватает, своему «Мерседесу» сто очков вперёд дам.

Но и Женька мой не лыком шит, тоже шустрый, за малым лбамине столкнулись…

Но все же успела я в гостиную шмыгнуть, а у самой сердцебешено колотится. Так близко он прошёл — услышала запах родной, колениподогнулись. Он тоже, словно моё присутствие учуяв, помедлил, приостановилсябез видимой причины…

— Так тащи же скорей, не томи душу, — загалдели мужики.

И Евгений заспешил в прихожую к двери, где оставил кулёк спивом.

Пока они уничтожали пиво, с покрякиванием и поухиванием, явсплакнула, устроившись в гостиной на любимом диванчике Маруси, вспомнила, какмы с Женькой здесь сиживали, да как в кухне в гостях у Вани с Марусей гуливали…

Э-эх! Какие времена! Счастливые, а я их не ценила. Думала,так будет всю жизнь. И вот вам, пожалуйста, все как в песне поётся: «Красивая исмелая дорогу перешла…»

Чур меня, чур! Юлька, что ли, красивая? Урода этакривоногая? И в подмётки мне не годится.

Конечно не годится. Я и умница, и красавица…

А вон до чего дожила: Женька не меня везёт в кругосветку, акакую-то кривоногую Юльку!

Мою, кстати, Юльку! Лучшую подругу!

Пока я горевала, мужики вновь вернулись к своим замыслам.

— Теперь ты, Тасик, — деловито распорядился Архангельский, —расскажи что там с цехом.

— Все в порядке, — поспешно откликнулся Тасик. — Договоржелезный, цех наш. В цехе все есть. И строгальные станки и долбёжные. В общемвсе. Можно сложные изделия делать, а можно простенький погонаж гнать: рейки,плинтусы, обналичку.

— А инструмент, — с важностью осведомился Архангельский.

— Инструмент — это не моё, — угас Тасик.