в бейсбол, а спортсмены часто вместе тусят. Я был у них на вечеринках, но я не из их компании. Не «акула». – И снова этот акцент, снова улыбка. – Дурацкое название, согласись? Серьезно, талисман школы – дракон, а они «Акулы»! Но я новичок, а они не любят левых людей, хотя мне, если честно, по фигу.

Я изучаю пирсинг в его брови, забитое татуировками колибри и роз предплечье, и меня осеняет.

– Господи! Ты же Уайетт Каррингтон! Твой отец – солист «Сноуболлс», инди-группы из Бостона? Начинал карьеру моделью, а в девяностые переключился на музыку?

Серьезные проблемы с наркотиками, куча реабилитаций…

По его шее ползет румянец.

– Меня обычно не узнают, пока я сам не скажу…

– Да ты же его копия! Жесть… Обожаю их песни! Как тебя занесло в Шугарвуд?

– Мама родом из Нэшвилла. Тоже здесь училась. Родители развелись, и мы с ней переехали во Франклин. Это где-то в часе езды, так что мне выделили общежитие.

– Сочувствую насчет родителей…

Он пожимает плечами.

– Ай, да отец вечно ей изменял! А наркотики? Удивительно, что он до сих пор жив. Так что я ее понимаю.

– Ну и как тебе на юге? Непривычно?

– По холоду не скучаю, но акцент у вас угарный, – ухмыляется он.

– Ты свой-то акцент слышал? – смеюсь я. – Спасибо, кстати, что подошел ко мне утром! Не ожидала, что со мной будут нормально общаться. Весь день нервничала.

Он легко толкает меня кулаком в плечо.

– Скажи, что ты фанатка «Ред Сокс», – и мы друзья.

– Я не разбираюсь в бейсболе. Это там палкой машут?

– Ладно, переживу! Только про «Янкис» не начинай, и мы в шоколаде.

Я смеюсь, а затем провожаю взглядом блестящий «Мерседес» Нокса, сворачивающий на шоссе, и прикусываю губу.

– Слушай, как тебе Нокс Грейсон? Что о нем думаешь?

Уайетт перехватывает мой взгляд и с легкой завистью ухмыляется.

– Горячий. Ох уж эти мышцы! А руки… Жалко, что натурал. Обидно.

Я смотрю на него огромными глазами.

– Погоди, что?

Он усмехается, а потом ржет во весь голос, хлопая по колену.

– Ава, ты бы видела свое лицо! Я гей. Все в курсе.

Я трясу головой.

– Но ты… ты такой…

– Мужественный? Качок?

– Да, да, конечно, – со смешком отвечаю я. – Прости, я жертва стереотипов. – Я делаю паузу. – Спасибо, что не проехал мимо.

Он упирает одну руку в бок, а вторую манерно сгибает в запястье, явно придуриваясь.

– Не обращай внимания на идиотов, дорогуша! Мы с тобой станем лучшими подружками.

Неужели у меня появится новый друг?

– Кстати, я искал тебя в соцсетях, но ничего не нашел. Где ты обитаешь?

Закатываю глаза:

– Нигде. Поудалялась отовсюду: надоело читать говно в комментариях.

Он обдумывает мои слова.

– Ну и хрен с ними!

– Ты, случаем, не унаследовал музыкальный талант отца? – с улыбкой спрашиваю я.

– Играю на гитаре просто улетно.

– А я пою. Научишь меня играть?

– Еще как, соседка! – Он улыбается открыто и искренне, и на душе становится тепло и приятно.

Что ж, неплохое завершение дня!

Но скоро наступит завтра, и все начнется сначала.

Глава 8

Нокс

Я дергаюсь в полусне – в той странной дреме, когда понимаешь, что видишь сон, но все равно боишься, вдруг кошмар обернется правдой. Твердишь себе, что такого не может быть, а потом думаешь: «А если может?»

Нужно только проснуться, и все закончится.

Давай, просыпайся! Давай же, давай…

Вернувшись из школы, я бегу на кухню, где возится мама, и на душе так хорошо. Как я по ней скучал! По ее выпечке, по сладкому лимонаду – никто не делает их так, как она. И она такая красивая: длинные темные волосы, карие глаза… Когда она улыбается, я чувствую, что способен на все.

«Брата она любит больше», – нашептывает голосок, но я и так это знаю, а потому не обращаю внимания. Какая разница? Она все равно моя мама.

Я начинаю рассказывать о школе и о футболе, о том, каким обалденным будет учебный год…

Только почему мама в сорочке?

И почему она мокрая?

Устроившись за столом напротив, беру кусок свежеиспеченного хлеба.

– Что готовишь? Жаркое? – спрашиваю я.

Она не поднимает головы. Только молчит и что-то шинкует, и лезвие остро сверкает под светом кухонных ламп.

С ее волос на столешницу стекает вода.

– Ты вся мокрая. Принести полотенце?

Но когда я протягиваю его, она не шевелится.

– Давай вечером поиграем на пианино? – предлагаю я. – Как раньше.

Тишина.

Что-то не так.

С мамой что-то случилось.

Она даже не видит меня.

Ужас захлестывает изнутри, поднимается к горлу. В душе я понимаю, в чем дело, но никак не могу дотянуться до правды.

– Я по тебе скучаю! – отчаянно кричу я.

Но только нож стучит, стучит, стучит по доске…

Кто-то трясет меня, и до ушей доносится голос:

– Нокс! Нокс! Хватит! Просыпайся!

– Что? – сонно бормочу я.

Надо мной, присев у края кровати, склоняется Дейн. Я приподнимаюсь на подушках.

– Я кричал?

Он смотрит на меня, запустив руку в волосы.

– Скорее орал на весь дом. Пришлось тебя разбудить.

– Кошмар приснился… – Я с трудом сглатываю.

– Да я заметил! – Он скрещивает руки и выдыхает. – Двинься.

– Что? Зачем? – Я щурюсь, а перед глазами до сих пор стоит мама. Я же видел ее… Точно видел! Она не снилась мне уже очень давно, а сейчас снова была жива, пусть и на несколько коротких мгновений.

– Двинься, говорю! У тебя огроменная кровать, так что я лягу с тобой, а если ты разорешься – надаю по лицу. Как тебе такое?

– Ляжешь со мной? – со смешком говорю я.

– Ау, ты спишь еще, что ли? О связи между близнецами не слышал? Да, я лягу с тобой! Не собираюсь к тебе больше бегать, а со мной кошмар не вернется.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю – и все. – Он пожимает плечами и больше не ждет, пока я подвинусь: сам огибает кровать и плюхается сверху.

Она действительно огромная, и места хватает сполна. По фигу, мне не на что жаловаться! Компания не помешает.

Накануне мы вернулись в пустой дом. Сюзи уже ушла, и мы с Дейном поужинали перед телевизором приготовленными на гриле лососем и спаржей. Поговорили о школе и тренировках, но не больше. Я скрывал свою злость на отсутствующего отца; брат молчал по своим причинам. В одиннадцать я загрузил посудомойку, включил сигнализацию, погасил свет, и мы разошлись спать. В доме тогда царила гробовая тишина. Иногда я жалею, что мы не переехали, чтобы избавиться от этих воспоминаний.

– Что снилось? – спрашивает Дейн.

– Ничего.

Он вздыхает.

– Ага, я так и понял.

Этот сон… Черт! Он снова напомнил, что мама никогда не любила меня так, как брата. По глазам было видно. Может, она думала, что мне не нужна такая привязанность. Как-то в парке, когда мы были детьми, другой ребенок столкнул Дейна с горки. Он упал, ударившись головой о камень, а мама накричала на меня, что я не защитил брата. «Ты же сильный!» – сказала она. Я вернулся, нашел того пацана и дал ему в нос.

Я бы что угодно сделал, чтобы она на меня посмотрела.

– Мы давно вместе не ночевали, – замечаю я, отгоняя эти мысли и бросая ему вторую подушку.

– Ага. – Он какое-то время таращится в потолок. – Нокс?

– А?

– Мне тоже снятся кошмары. Начались после той вечеринки.

Сердце сжимается, и я поворачиваюсь к нему лицом.

– Ты не говорил.

Вздохнув, он потирает глаза.

– О чем кошмары?

Он сглатывает.

– Зря я сегодня докопался до Авы, но она сводит меня с ума.

Представляю.

– Что именно тебе снится?

Дейн стискивает зубы и скрещивает руки на груди, что смотрится немного забавно.

На душе становится тревожно.

– Дейн, посмотри на меня! Я твой брат. Это не изменится, что бы ты ни сказал.

Он поворачивается, и на его лице написана мука.

– На прошлой неделе мне снилось, что я был в лесу с ней.

Тревога нарастает, но внешне я сохраняю спокойствие.

– Откуда такие сны? Тебя же там не было. Ты ушел с Лиамом.

– Не знаю. – Его взгляд затуманивается. – Но меня это пугает.

– Что ты делаешь с ней во сне?

– Ничего. Но мы одни, вокруг темно, она лежит на земле, а я нависаю сверху. Потом она открывает глаза и кричит, и я просыпаюсь. Лучше бы папа не рассказывал нам о ее показаниях… Наверное, это из-за них. Или нет, и я действительно там был… – Он протяжно выдыхает. – Черт, да что со мной такое?

– Тебя там не было. И завязывай