на сцену выходила труппа Михайловой, одетая то в малороссийские, то в старопольские костюмы. Кроме немногих мужчин, большинство были молоденькие певички, которые лихо плясали, неплохо пели и пользовались неизменным успехом. Их краковяк вызывал бурю аплодисментов.

К двум часам ночи хор переодевался и ждал сигнала хозяйки, чтобы идти петь в отдельные кабинеты для «хорошего гостя».

Гомельская еврейка Цигельман, она же Михайлова у Шумана, уже стояла у выхода и искала глазами жертву. С необычайной настойчивостью она уговаривала подвыпившего помещика или офицера заказать хор, доказывая, что это почти ничего не будет стоить, и заманивала в отдельный кабинет.

Михайлова широко эксплуатировала своих хористок и самых стойких сбивала с пути. В России она не осталась, очутилась в Париже, где открыла дешевый ресторан, при котором всегда состояли три-четыре неблагополучные девицы, одно время даже очень известная Анна Стеновая с ее «песнями улиц», опустившаяся на самое дно.

Судьба Михайлову не пощадила: она погибла со многими несчастными евреями, вывезенными немцами в Бухен-вальды и Равенсбрюки.

* * *

Второй мой приятель, Владимир Иванович Кондратьев, служил в окружном штабе, в отделе передвижения войск. Кондратос, как его звали в глаза близкие друзья, а за глаза чуть ли не весь Вильно, не блистал ни большим умом, ни остроумием, но всегда был в хорошем настроении, со всеми очень любезен и отлично ладил с начальством. Среднего роста, худой, как Дон Кихот, с усами а-ля Вильгельм, с козлиной бородкой и седой прядью волос, он напоминал Мефистофеля из оперы «Фауст». Это была его вторая кличка, и, видимо, ему льстила.

Убежденный холостяк, он довольно равнодушно относился к слабому полу, никогда ни за кем не волочился, был очень расчетлив, но любил посидеть в ресторане «Георгиевской», где скромно обедал или ужинал под водку, слушал музыку и порой пил красное вино. Ежедневно, когда он не уезжал в служебную поездку по железным дорогам, его можно было видеть от пяти до шести вечера на Георгиевском проспекте. Он прогуливался взад и вперед обыкновенно один, по наиболее людной части, затем заходил в кондитерскую и пил кофе с пирожными. Периодически ему попадала вожжа под хвост, примерно раз в неделю, тогда он шел к Шуману или в ресторан «Бристоль», где со своим приятелем, путейцем, часами тянул бургундское вино – свой излюбленный «Помар». По непонятным причинам он совершенно не признавал бордо, возможно, что он его даже никогда не пробовал и считал, что пить его могут только совершеннейшие невежды.

Кондратос очень ценил Шумана, затащить его туда не составляло особого труда; ходил он туда и один, зная, что всегда встретит приятелей: или жандармского ротмистра Саттерупа, или кого-нибудь из путейцев. К инженерам путей сообщения он питал особое уважение, и они ему импонировали.

По дороге к Шуману он заранее был радостно настроен и напевал:

– Я до Шумана пхне, – с ударением на «а», и на мотив из «Веселой вдовы»: «Иду к Максиму я»…

Откуда он выдумал это слово «пхне» – черт его знает.

Не часто, но случалось, что он загуливал, и тогда никакими силами нельзя было его затащить домой – ему требовалась веселая дамская компания. Всегда одна и та же черномазая девица бежала к нему навстречу, кидалась на шею и весело напевала:

Ты ж моя цыпочка,Сыграй-ка мне на скрипочке,Чудесный музыкантИ дивный твой талант.

Естественно, что на следующий день Кондратос запаздывал в штаб, ходил мрачный, жалуясь на головную боль, и вечером шел опохмеляться…

* * *

Совершенно в другом стиле был Генерального штаба капитан Федоренко Василий Тимофеевич.

Он поздно пошел в академию из Уфимского полка, стоявшего в Вильно: мешали карты. И он все оттягивал, чуть не до штабс-капитанского чина, тогда как обыкновенно в академию шла молодежь, подпоручики или поручики, после трех-четырех лет службы в полку.

Это был солидный человек, женатый, хороший семьянин; он очень исправно нес службу и никакими кутежами не занимался. У него было занятие другого рода: очень серьезное и весьма прибыльное – карты.

В карты он играл до академии, играл в академии, продолжал после академии. Он играл буквально во все игры, и в азартные, и в коммерческие. В азартные он скорее проигрывал, коммерческие же ему приносили верный доход.

Во всей Литве не было, вероятно, более сильного игрока в открытый винт – его излюбленную игру. В этой области Василий Тимофеевич был настоящий виртуоз.

Играл он очень крупно, смело, не боясь риска. Случались, конечно, проигрыши, но месячный итог представлял весьма почтенную сумму.

В Дворянском клубе Федоренко состоял давним почетным членом и за свои заслуги был даже выбран главным кавистом[52] погребов клуба, где хранились превосходные французские вина.

В Вильно специально съезжались со всей Литвы польские помещики, чтобы только сыграть в винт с москалем или посмотреть на его игру. Люди осторожные играть с ним боялись.

В свой шляхетский, как его называли, клуб Федоренко ходил не менее аккуратно, чем на службу. В восемь вечера он был уже в клубе и оставался, как придется, хотя бы до рассвета, пока не выигрывал.

Он жил широко, ни в чем себе не отказывал и сам сознавался, что проживал не менее тысячи рублей в месяц – оклад корпусного командира.

В день его именин, на Василия Великого, все офицеры Генерального штаба съезжались к нему на завтрак. Чего-чего только не было наставлено на громадном столе в столовой дорогого именинника! Традиционные пироги, с мясом и с капустой, индейки, рябчики, холодная осетрина, поросята под хреном, свежая икра в серебряных ведерках, белые грибы в сметане, дунайские сельди, всевозможные наливки, водки и, конечно, шампанское – не какое-нибудь «Абрау-Дюрсо», но самый подлинный «Редерер» или «Клико» с желтой этикеткой. Пей, ешь, чего душа хочет.

Под конец подавались кофе, ликеры и дорогие гаванские сигары.

Василий Тимофеевич, сам любитель поесть и в меру выпить, умел ублажить своих сослуживцев и дорогих гостей.

Жизнь свою В.Т. Федоренко кончил скверно. Его украинская фамилия[53] позволила ему без труда занять значительный пост у самого «гетмана» Павло Скоропадского в дни, когда после «похабного» Брестского мира создалась «самостийная Украина». После ухода в конце 1918 года немцев с Украины, а в начале 1919-го французов из портов Черного моря, Федоренко находился в Одессе на должности градоначальника. И его как раз застукали здесь большевики и пристрелили.

В тот же смутный период еще один мой товарищ по академии, генерал Андрианов, градоначальник в Киеве, был заколот большевиками в своей гостинице на Крещатике.

* * *

В 1908 году в 3-м Донском казачьем полку для отбытия ценза появился причисленный к Генеральному штабу подъесаул Забайкальского казачьего войска [Владимир Федорович фон] Эксе. Фамилия, ставшая в то время довольно известной, после того как два кирасира – Эксе, брат нашего