члену клана понадобилось пройти через глубокую трансформацию, дела в семье на самом деле обстоят не очень-то хорошо.

Третий возможный исход предполагает, что семья обвинит клиента, что он вообще не изменился, только потратил время и деньги. Это бывает в тех случаях, когда запрос о помощи того, кто входит в кабинет психотерапевта, не совпадает с запросом окружающих его. Многие семьи на самом деле хотят, чтобы сын, дочь, брат, жена, родитель изменились (возвратились в прежнее состояние), а не начали становится теми, кем будут потом.

В конце пути, в конце терапии клиент в любом случае станет самим собой.

То же самое можно сказать и по-другому: он завоюет свободу.

Леда, как и все дети, питала надежду, что ее страданий и желания достаточно, чтобы побудить отца и мать изменить свое отношение к ней, предложить помощь. Но повзрослела она сама, осознав, что факт родительства не означает сам по себе, что мать и отец будут к ней добры, – даже наоборот. Родители Леды смогли довести ее до такой степени обиды и отчаяния, что заставили подвергать сомнению все вокруг; они бы никогда ничего не поняли, их отношение ничем было не изменить. Она была бы приговорена к жизни, полной моральных и эмоциональных лишений, потому что первородный грех (быть дочерью отца и матери) никогда не будет искуплен.

Я дала ей возможность проговорить это. Она должна была до конца прочувствовать несчастье иметь родителей, прежде чем вернуться в начало и родиться самой собой.

Действительно, со временем ее стремление не смиряться с жизнью, которая стала ей мала, выдержало испытания. Мы вместе поработали над целостностью ее личности за пределами дочерней части – значительной, но не единственной.

Мы проследили ход ее становления, как наблюдают за маршрутами дельфинов, – с любовным, но ненавязчивым интересом. Поддерживали ее, пока она не стала для своего ребенка хорошей взрослой. Мы зашили первичную рану от отсутствия заботы со стороны депрессивного отца и жестокой матери, оплакали невозможность снова обрести доверие к кому-то еще, если те, чьей обязанностью было защищать ее, вместо этого ее предали. Мы выучили язык ее больного тела, взорвали бомбы ее гнева в безопасном месте. И – в качестве заключительного штриха – положили конец шантажу тоталитарного института ее семьи, который мешал ей жить и делать что было по душе, то есть быть самой собой. Даже более, поступать так, как ей по душе, принимая факт, что у родителей своя правда. Осознав это, она разрешила себе двигаться дальше, не ожидая, что родители последуют за ней. Каждый из нас стремится жить своей собственной жизнью, а не замещать что-то в жизни других. Это может причинить боль, но мы не должны упускать из виду, что именно таково значение слова уважение.

Когда она решила жить так, как ей заблагорассудится, воскликнув, не веря своей свободе: «Неужели так было можно?» – ее родители все еще оставались там, где мы их оставили, и такими же, какими оставили. Ее мать опасна для других, ее отец опасен для себя самого, но они более не опасны для Леды. Леде удалось установить границу между собой и ими, это защищало ее от поползновений с их стороны. Родители не имели шансов излечиться, у них никогда не было такого намерения, они и не осознавали, что им это необходимо. Леда излечилась, и это лишило их оружия. Психическое здоровье, если оно есть, не идет на компромисс с отклонениями.

Семейная ловушка

Запрос на терапию через себя?

Мои клиентки – матери молодых взрослых – приходят в кабинет психолога вместо самого клиента. Они хотят работать со специалистом, потому что сын или дочь зашли в тупик, находятся в затруднении, не готовы к жизни и часто даже к психотерапии. Матери просят работать с ними и таким образом хотят помочь своим детям. Я уже об этом рассказывала.

Эти женщины питают надежды, что cмогут вылечить своих чад, позволяют помогать себе только для того, чтобы протянуть руку помощи по доверенности. У них нет запроса на терапию для себя, у них запрос на терапию через себя.

Однако им – в первую очередь для себя самих – необходимо взять ответственность за события собственной жизни, бывшие задолго до появления у них детей. События, которые ими не проработаны.

Уточню: я говорю о матерях, а не об отцах, по двум четко определенным причинам.

Первая заключается в концепции плюсматеринского[33], которую в течение многих лет развивает психоаналитик Лаура Пигоцци. Мы можем понимать плюсматеринское как обширную угрозу, которая не ограничивается женской биологией, но распространяется и на область символического, а значит, позволяет выйти за пределы гендерных различий. Даже отец, подчиняющийся тирании, понимается в этой теории как мать. У шестидесятилетнего Франко, одного из моих клиентов, есть двадцатипятилетний сын, который живет со своей девушкой, работает, обеспечивает себя – в общем, по рассказам отца, это тот сын, о котором мечтают все. Так вот, Франко выполняет роль чрезмерно заботливой матери, а не отца, когда ближе к середине ноября советует ему поддевать майку под одежду.

Вторая причина, по которой я говорю именно о матерях, а не об отцах, исключительно женская. Мы хорошо знаем, что история писалась мужчинами, а не женщинами, и поколение родителей миллениалов все еще живет в рамках такого отношения. Вклад большинства матерей в родительство куда больше, чем вклад отцов, для которых вклад в семью чаще выражается в зарплате, чем в заботе. Женщина после рождения ребенка часто оставалась одна и без какой-либо помощи, и ей приходилось делать то, что вместо нее никто другой не сделал бы. Многие женщины, относящиеся, как и следует, к делу серьезно, никогда не переставали быть матерями.

На самом деле семья не стоит за спиной молодого взрослого – она у него перед глазами. Она стоит перед ним, преграждает путь, заслоняет выход.

Теперь о том, что я обнаружила благодаря своим клиентам и что живо и за пределами кабинетов психологов: на самом деле семья не стоит за спиной молодого взрослого – она у него перед глазами. Она стоит перед ним, преграждает путь, заслоняет выход.

Все внешнее принижается, упоминается как незначительный опыт. Сравнение никогда не бывает объективным. Если в избирательном бюллетене фигурирует семья, оппонент оказывается в явно невыгодном положении.

Я считаю, что именно по этой причине получаю тысячи сообщений такого содержания.

– Док, я ведь не плохая и не злая, если в двадцать девять лет мечтаю дистанцироваться от семьи, правда?

– Док, мне двадцать три года, и я три года живу одна в Австралии. Вчера моя мать написала мне ни с того ни с сего: «В твоем возрасте так не уезжают, так что самое время мне приехать и забрать тебя, и так же, как я тебя создала, я и уничтожу тебя!»

– Док, мне двадцать восемь лет, я с отличием окончила вуз со степенью магистра. Мне сделали предложение о работе мечты, но тогда мне придется переехать в Копенгаген минимум на три года. Действительно ли родители имеют право запретить мне ехать?

– Док, в двадцать четыре года я вынуждена спрашивать у родителей разрешения провести субботний вечер вне дома, у меня комендантский час, мне запрещено пользоваться автомобилем. Они говорят, что, пока я живу с ними, я должна вести себя так, как хотят они. Но я не понимаю, как я могу съехать от них, разве что сбежать, как сбегают заключенные.

В двадцать четыре года я вынуждена спрашивать у родителей разрешения провести субботний вечер вне дома, у меня комендантский час, мне запрещено пользоваться автомобилем. Они говорят, что, пока я живу с ними, я должна вести себя так, как хотят они. Но я не понимаю, как я могу съехать от них, разве что сбежать, как сбегают заключенные.

Я считаю, что самая интересная черта, обнаруженная в семьях современных молодых взрослых, именно в этом – это самые настоящие карикатуры. Я никого не хочу обидеть, но давайте осознаем: неужели мы все живем по принципу «Этот дом вам не гостиница, я тебя породила,