– Значит, на этот раз возьмем в помощницы профессионалку. И воспользуемся швейной машинкой, – заявила ей кузина.

Тем и объяснялось мое приглашение. Поскольку вряд ли стоило надеяться, что мои приходы и уходы могли остаться незамеченными, синьора Тереза пустила слух, будто ее мужу, адвокату, взбрело в голову получить две дюжины сшитых на машинке ночных рубашек. Сперва она хотела было сказать «сорочек», но кузина заметила, что коллеги-судейские немедленно проверили бы, действительно ли ее муж надел обновку, а вот ночные рубашки вряд ли увидит кто-нибудь, кроме жены и других членов семьи.

Тот день, как и говорила синьорина Джемма, мы полностью посвятили кройке и сборке первого платья, предназначавшегося хозяйке дома. Отдельные кусочки ткани были соединены с помощью булавок, а затем смётаны. Я никогда не видела, чтобы кто-то работал с такой скоростью, уверенностью и мастерством, как синьорина Джемма. В раскрое не оставалось ни единого лишнего сантиметра ткани, даже там, где были предусмотрены вытачки или подгибы, необходимые дополнительные припуски рассчитывались до миллиметра. С выкроенными деталями приходилось обращаться крайне осторожно, чтобы край на срезе не сыпался (с шелком и парчой это случается чаще, чем с другими тканями, а вот с перкалью – никогда, это знала даже я). Прежде чем аккуратно обрезать их по краям, каждую деталь – рукав, воротник, различные части лифа и юбки, драпировочные ленты – прикладывали к синьоре Терезе, тщательно вымеряли, сметывали, повторно измеряли и наконец сшивали. Именно для этой последней операции и нужна была моя ручная машинка, в которую синьорина Джемма велела установить самую тонкую иглу. Она хотела воспользоваться машинкой и для рюшей с подгибами, но я объяснила, что на ручной машинке невозможно вести прямую строчку так близко к краю. При помощи педали я могла бы попытаться сделать это, придерживая и направляя ткань обеими руками, но с парчой даже в этом случае было бы очень сложно справиться. Синьорине Джемме пришлось смириться с тем, что такие детали придется шить вручную, прижимая края портновским метром и утюгом, как они раньше и делали.

Подошло время обеда, но работа не останавливалась, как это было принято в других семьях. Когда Томмазина принесла чайник и поджаренный хлеб, четыре швеи буквально на минуту по очереди отошли от стола, залпом выпили по чашке чая и быстро проглотили гренки, ополоснули руки в тазу и тут же вернулись к работе. Мне поесть никто не предложил. «Дома поужинаешь, – заявила синьорина Джемма. – А завтра принеси какой-нибудь перекус: дольше пяти минут я тебе отдыхать не дам».

Когда стемнело, над столом зажгли подвесную керосиновую лампу матового розового стекла. Свет был таким тусклым, объяснила мне синьора, потому что длину фитиля регулировали в зависимости от того, была ли ткань светлой или темной, а яркие цвета той, с которой мы работали, и в темноте ни с чем не спутаешь. Адвокат Бонифачо требовал экономить даже то малое количество керосина, что сгорало в лампе.

Меня отпустили, когда колокол Санта-Катерины начал звонить к вечерне: я уже опасалась, что мы не закончим до самого конца службы. Глаза болели, кончики пальцев были исколоты, ведь наперсток защищал только один из них. Домой я вернулась уже в полной темноте, при свете редких газовых фонарей, и была слишком уставшей, чтобы что-то готовить, поэтому сжевала только ломоть хлеба с сыром да согрела стакан молока. Как же велик был соблазн бросить работу – не явиться наутро и отправить Ассунтину, дочь гладильщицы, живущей напротив, сказать, чтобы искали себе в помощницы кого-нибудь другого. Но я знала, что не могу так поступить: ведь тогда пойдут разговоры, что я не заслуживаю доверия, и никто больше не захочет звать меня к себе на работу. Да и потом, несмотря на всю необычность ситуации, несмотря на чрезмерность усилий и обиду на то, что мне не предложили даже обеда, я понимала, что этот новый опыт меня многому научит. Я ведь никогда не брала настоящих уроков шитья – моим единственным учителем была бабушка, никогда не видевшая, как шьют знаменитые портные, чью руку я теперь могла угадать в витринах дорогих магазинов и в иллюстрациях из модных журналов, о которых бабушка, скорее всего, даже не знала. Но я-то пролистала их великое множество – во всяком случае, вполне достаточно, чтобы понять: мастерство синьорины Джеммы намного выше, чем опыт и навыки других местных швей, она обладала идеальной техникой, тонким вкусом и даже, думалось мне, настоящим талантом. Открой она ателье, увела бы лучших клиентов и у «Высшего шика», и у «Прекрасной дамы». В конце концов, заказ в доме Провера будет закончен через какой-то месяц, но он стоит того, чтобы перетерпеть голод и усталость.

Глаза уже совсем слипались, но я все-таки нашла в себе силы выйти на улицу, дойти до гладильщицы, настолько бедной, что всегда отчаянно нуждалась в возможности заработать несколько лишних монет, и попросить ее за скромную плату приготовить мне немного поленты, чтобы завтра с утра я могла взять с собой обжаренные с двух сторон ломтики, завернутые в промасленную бумагу, а вечером оставить мне на плите ужин: хотя бы минестру[5] с горохом и фенхелем. Но главное – в течение всего месяца позаботиться об уборке лестниц в моем доме, как она это обычно делала, когда я брала большие заказы. Кошелек в верхнем ящике комода к тому моменту уже почти опустел, и мне впервые пришлось запустить руку в жестянку с накоплениями. Что ж, потерплю, не схожу в этом году в театр. Я надеялась, что хозяйка не станет жаловаться на эту временную подмену, поскольку чувствовала, что все равно не смогла бы вставать каждое утро в половине пятого, а потом до самой вечерни работать иголкой.

Рухнув наконец в постель, я уснула так крепко, что с утра не смогла вспомнить ни единого сна – только яркие цвета и узоры парчи, превратившейся, однако, не в модное платье по парижской моде, а в украшенное цветами сакуры кимоно из оперы «Мадам Баттерфляй», которую я видела в прошлом году в театре. И когда назавтра я снова увидела эту ткань и этот рисунок, мне тотчас же вспомнились иллюстрации в японском стиле – гравюры с изображением традиционной одежды и сценок из жизни. Я не раз восхищалась ими, встречая в журналах, и видела несколько штук в рамках в гостиной синьорины Эстер. Маркиза рассказывала, что за границей Япония несколько лет назад вошла в моду, породив стиль, который так и называется – японизм.

Моя швейная машина была встречена с огромным любопытством, и синьорина Джемма быстро выучилась ею пользоваться, а затем показала племянницам, как вращать ручку, подстраиваясь под мою скорость, чтобы я могла направлять ткань обеими руками. Работа продвигалась быстро, но на отделку, оторочку тесьмой и лентами, набивку или пришивание крючков и пуговиц, то есть на исключительно ручные операции, требующие неторопливости и внимания, уходило куда больше времени. Вскоре мы разделились: пока мать и дочери заканчивали отделку первого платья, мы с синьориной Джеммой кроили и сметывали второе, а затем и третье. Я была поражена и восхищена тем, как синьорина всего несколькими уверенными движениями совмещала совершенно разные куски ткани – пару побольше, пару средних и несколько совсем крохотных, – скалывала их булавками, наскоро сметывала и, отнеся на примерку, сразу же отдавала мне сшивать, пристально наблюдая за ходом иголки, а потом, приняв готовую деталь из моих рук, легонько встряхивала ее – и та разом обретала цельность, объем и изысканную форму. Впрочем, тогда я еще не знала всех этих слов, чтобы описать мое восхищение, но чувствовала, что у меня на глазах происходит чудо.

Сперва мы сшивали лиф; затем, пришив рукава и воротник, приступали к сборке юбки: примерив ее на ту или иную синьорину, закрепляли булавками, присборивали к талии и, наконец, прострачивали на машинке. Может, дело в потрясающем качестве ткани, но для меня все происходившее напоминало раскрывающуюся лепесток за лепестком головку цветка. А синьорина Джемма в моих фантазиях превратилась в Золушкину фею-крестную, с помощью волшебной палочки превращавшую тряпки в наряд, достойный принцессы. Порой только профессиональная гордость удерживала меня от изумленных или восхищенных возгласов: я старательно делала вид, что предугадываю каждый следующий шаг и понимаю, как его сделать, хотя за этот месяц узнала о портновском ремесле куда больше того, чему меня за столько лет научила бабушка и чему я смогла научиться