Я вскинул раскрытые ладони, будто мне нечего скрывать.

— Ты сказала в лифте, что хочешь о чем-то меняспросить?

Прикусив губу, Ласи надолго задумалась. Потом вздохнула исела в центре кушетки, заставив двух остальных девушек подвинуться в сторону.

— Да, может, ты сумеешь кое-что объяснить мне,парень. — Она проглотила ком в горле и добавила, понизив голос: — Кпримеру, почему я плачу всего тысячу баксов в месяц за эту квартиру?

Остальные потрясенно замерли.

— Ты говорила, тысячу шестьсот, когда я здесьжил! — закричал из кухни Роджер.

Ласи закатила глаза:

— Это просто счет за междугородные разговоры. Ты вообщеничего не платил!

— Тысячу? Всего? — аж подскочила с кушетки одна издевушек. — Но у тебя же есть портье!

Даже ярость дьявола несравнима с той, которая овладеваетжителями Нью-Йорка, стоит им узнать, что у кого-то дешевая квартира. И,учитывая лифт, портье в мраморном вестибюле и потрясающий вид на реку, я бысказал, что эта квартира стоит не меньше трех тысяч в месяц. Или четыре? Точноя не знал, настолько это выходило за пределы моих возможностей.

— Что, тут нет всей этой бодяги с регулировкой аренднойплаты? — спросил я.

Ласи покачала головой.

— Дом построили только в прошлом году. В этой квартирея всего второй съемщик, как и остальные на седьмом этаже. Мы все въехалипримерно в одно и то же время.

— Ты хочешь сказать, все первые съемщики съехалиодновременно? — удивился я.

— Да, из всех, четырех квартир на седьмом этаже.

— Тысяча баксов? — сказал Роджер. — Классно!Теперь я готов гораздо лучше относиться к той штуке.

— Заткнись о той штуке! — отрезала Ласи ипосмотрела на меня с сомнением. — В этом нет никакого смысла. Всю прошлуюзиму я спала на кушетке у сестры в Бруклине, пытаясь найти жилье поближе кколледжу. Но на Манхэттене все слишком дорого, а жить вместе с кем-то… этим ябыла уже сыта по горло.

— Ну, большое спасибо, — сказал Роджер.

— Но потом начальник моей сестры сказал, что у негоесть сведения о доме, который нужно быстро заселить, — продолжала Ласи,проигнорировав его. — Целый этаж полностью съехал, им срочно требуютсяновые жильцы. Вот почему так дешево. Очень дешево. — Ее голос звучалбезразлично.

— Ты не слишком рада этому, — констатироваля. — Почему?

— Мы подписали договор только на тот срок, на которыйон был заключен с первыми жильцами. Осталось всего два месяца. На седьмом этажетолько и говорят о том, что арендную плату будут повышать, выживая нас одногоза другим.

Я пожал плечами:

— А я-то чем могу помочь?

— Ты знаешь больше, чем говоришь, парень, —решительно заявила она.

Уверенность в ее глазах не позволила мне даже рта открыть —я не стал ничего отрицать. Ласи пристально на меня посмотрела; теперь онасовершенно точно знала, что никакой я не потерянный давным-давно родственник.

— Здесь что-то произошло, — продолжала она. —Нечто такое, что владельцы хотят скрыть. Мне нужно знать, что именно.

— Зачем?

— Это даст мне средство для достижения своейцели. — Она наклонилась вперед, с силой вцепившись в диванные подушки, ажкостяшки пальцев побелели. — Я не собираюсь возвращаться к сестре накушетку!

В точности как я сказал: ярость дьявола не идет ни в какоесравнение.

Я вскинул руки в знак капитуляции. Чтобы узнать от нее ещечто-нибудь, мне придется рассказать ей часть правды, но понадобится время насочинение подходящей истории.

— Ладно. Я расскажу тебе, что знаю, — сказаля. — Но сначала… покажи мне ту штуку.

Она улыбнулась.

— Я как раз собиралась это сделать.

— Это такая крутая штука! — вставил Роджер.

Они явно уже делали это прежде. Не сговариваясь, две другиедевушки выключили лампы около кушетки. Роджер щелкнул выключателем на кухне,вернулся к остальным и уселся со скрещенными ногами перед белым пространствомстены, почти как если бы это был телевизионный экран.

Стало темно, комнату освещали только оранжевые отблескидалеких уличных фонарей Нью-Джерси и голубоватая полоска света ночника из-поддвери ванной. Другой парень встал с кресла, отодвинул его с нашего пути иразвернулся таким образом, чтобы тоже видеть пустую белую стену.

— Это слайды, что ли? — спросил я.

— Ага. — Роджер захихикал и обхватил рукамиколени. — Включай проектор, Ласи.

Она заворчала, нырнула под кофейный столик, вытащила оттудатолстую свечу и коробок спичек. Осторожно — из-за темноты — пересекла комнату,опустилась на колени перед белой стеной и прислонила свечу к плинтусу.

— Чуть подальше, — посоветовал Роджер.

— Заткнись! — огрызнулась Ласи. — Я делалаэто чаще тебя.

В ее руке вспыхнула спичка, она поднесла ее к фитилю. Еще дотого, как аромат сандалового дерева хлынул в мои ноздри, я почувствовалчеловеческий запах нервного предвкушения.

Стена замерцала, словно пустой киноэкран, крошечныевыпуклости штукатурки отбрасывали удлиненные тени, точно миниатюрные горы назакате. Крапчатая текстура стены проявилась сильнее, и мое зрение инферна,обостряющееся в сумерках, отмечало каждый дефект. Я мог видеть, как торопливо,неровно двигались вверх и вниз валики, когда стену красили.

— На что мы смотрим? — спросил я. — На то,как неумело красили стену?

— Говорил же я! — воскликнул Роджер. —Отодвинь немного.

Ласи заворчала, но отодвинула свечу от стены. Появилисьслова…

Они слабо мерцали в полумраке, буквы расплывались. Чутьболее темный слой краски проступал через верхнее покрытие, как часто случается,если домовладельцы не утруждаются грунтовкой стен.

К примеру, когда они сильно торопятся.

На стене появилось:

Как мИло что приДЕтся Съесть егО

Я подошел к стене, вблизи темный слой был менее заметен.Провел пальцами по буквам, дешевая краска на водной основе ощущалась сухой, какмел. Ногтем я процарапал краску на расстоянии примерно взрослой анкилостомы.Теперь темный цвет стал виден яснее. Я поднес ноготь к носу и принюхался.

— Парень, это странно, — заметил Роджер.

— Обоняние самое чувствительное из наших ощущений,Роджер, — объяснил я, не упоминая, к чему именно оно чувствительно: кэтилмеркаптану, веществу, образующемуся на гниющем мясе и испускающему резкийзапах.

Сделав один-единственный вдох, ваш нос в состоянии засечьодну четырехмиллиардную долю грамма этого вещества. Мой нос был примерно вдесять раз лучше. Также я не сообщил Роджеру, что, один раз понюхав, увереннознал — надпись сделана кровью.