На моих глазах абсолютно голый парень берет свою партнершу за грудь и чуть-чуть отодвигает просто потому, что ему надо пройти.

И хоть бы что! И никаких у них отношений нет. Сбегают на сцену, сыграют все, а потом оба возвращаются в кабинет директора, где гримерка была устроена, и опять голые друг перед другом расхаживают.

Потом я понял, что в театре столько же разврата, сколько в обычной жизни. Может, даже и меньше. Все эти раздевания – что на сцене, что за кулисами – к разврату и, я извиняюсь, к сексу никакого отношения не имеют.

Театр – это не место разврата, нет. Это скорей такая выставка молодых и красивых, потому что много их тут – молодых и красивых. Концентрация потенциальных романов, так сказать.

И чего я, пожилой дядька, сдался Ирке в этой концентрации молодых и прекрасных?

Вот сидит она передо мной и поглаживает свою грудь, намекает вроде.

За дверью моей студии – беготня премьерная. В театре перед премьерой всегда суета. Людям театра кажется: если перед премьерой не суетиться – ничего хорошего не получится.

Сейчас все затихнет, и тогда придет Инесса со своей певичкой.

У них у всех премьера будет, а у меня – заработок…

И Ирка знает это, но все равно сидит. Не уходит. Грудь поглаживает. Хотя надо бы ей в костюмерную свою бежать.

Я, конечно, должен подойти и ее поцеловать. Сначала игриво так. А потом уже по-настоящему.

Такой будет долгий-долгий поцелуй.

В какой-то момент Ирка скажет обязательно:

– Ну, давай по-быстрому, а?

А я отвечу:

– С ума сошла?

Тогда она сделает что-нибудь эротическое. Например, расстегнет, улыбаясь, кофточку и обнажит грудь.

Я скажу:

– Перестань, – и начну ей кофточку застегивать.

Она сделает вид, что обиделась. И вскочит.

Тогда я ее обниму и поцелую долго, вроде как прощения попрошу неизвестно за что.

Игра такая, в общем. Зачем, почему – неясно. Но программа эта обязательна.

Потом она уйдет, непременно улыбнувшись мне. Непременно.

А я останусь ждать директора с певицей.

И, пока они не пришли, буду вспоминать Ольгу.

Я ее все время вспоминаю почему-то.

И с Ольгой мы в игры всякие играли.

Игры… А что не игры, если вдуматься?

Сейчас мы разве живем с ней? Играем! И раньше. И всегда.

И с ней. И не с ней. И с Иркой. И не с Иркой. И это все понятно. Очевидно это все.

«Игры, в которые играют люди»… Читали…

«Весь мир театр…» Понятно.

А когда не играть? – вот вопрос. Бог ведь создает тебя настоящим, правильно? Господь создает тебя, чтобы ты, настоящий, жил. И чего? Когда это делать? Когда не играть? Когда время настоящей, подлинной жизни? Да и есть ли оно, если вдуматься, это время, или его вовсе нет?

Вот Ольга. Главная женщина моей жизни. Корневая, так сказать. Основа. Мать моего сына, которым я горжусь и надеюсь гордиться дальше.

Был ли я с ней настоящим, когда мы встретились? Кто ж это помнит…

Когда достала эта ее бесконечная медлительность? Когда то, что казалось милым и романтичным, начало надоедать?

Она была незаменимой – стала привычной. Тогда – как? Разве дома могу я быть настоящим – с ней, с Сережкой?

Сережку я все время воспитываю – это понятно. Играю, так сказать, роль педагога. Так должно быть, чтобы парень вырос нормальным человеком.

А с ней-то чего? С ней-то играть зачем? И какую роль я играю? Любящего мужа? Или просто мужа?

Если весь мир – театр, то где-то ведь должны быть кулисы? Нельзя же все время на сцене, невозможно…

Зачем я все время думаю про Ольгу и вспоминаю тот вечер, когда я окончательно понял, что у нас все сломалось?

Ведь на самом деле у нас поломка окончательная до этого произошла. Любовь ведь становится привычкой постепенно, не сразу.

Чего ж вспоминаю?

Банально все было и потому еще более отвратительно.

Гастроли. Город недалекий – три часа на машине. Я на своей ехал. Ребята на бензин мне скинулись – я подвез.

Последний спектакль отменили – билеты не продались. Количество детей на два спектакля было, а мы хотели три сыграть.

Решили в ночь ехать. Я Ольге ничего сообщать не стал, чтобы сюрприз.

Это я так себе говорил: «Чтобы сюрприз». А на самом деле, конечно, хотел ее застукать. Зачем-то… Не знаю зачем. Но хотел.

Знаю зачем! Знаю!

Ну, чего я все время себе вру?! Себе-то – для чего?

Хотелось право получить на собственную измену – вот и все. Некоторые мужики вполне могут без этого права, а я вот – нет.

Звоню в дверь. Долго не открывают.

А может, я придумал, что долго, – не знаю. Но не открывают.

Открыли наконец. Взволнованная Ольга.

А может, я придумал, что взволнованная. Не знаю.

Сережка – у бабушки. Она тогда еще живая была.

На кухне мужик сидит. Я его знаю. Бухгалтер с Ольгиной работы. Начальник ее.

Когда жена изменяет с бухгалтером, почему-то особенно противно. Хотя и естественно для жены-бухгалтера.

– Вот, – Ольга говорит. – Коллега в гости зашел. Чай пьем.

А сама взволнованная. И он нервный.

Или я так придумал? Не знаю…

Накрыто все для чая. Бублики какие-то. Конфеты.

– Здравствуйте, – говорю, – Сергей.

И руку протягиваю.

И он протягивает.

И рука его дрожит. И это вот ужасное самое: дрожит рука у него.

Уже потом, в постели, после всего… Тогда Ольга сама начала. Она редко сама – ко мне, все как-то больше я… А тут она… Тоже подозрительным показалось… В общем, после всего, Ольга сказала, что у бухгалтера – нервный тик, и он весь такой прям дрожащий. Хотя я ее ни о чем не спрашивал. А она сказала.

Я не поверил, разумеется. Был уверен: отмазка.

И, главное, хрен этот больше в гости к нам не приходил никогда. Даже на Ольгин день рождения. Все коллеги были, а он – не явился. Почему?

Я как-то у Ольги спросил, между прочим, про него, она ответила резко:

– Уволился!

Так я и поверил…

Я тогда скандал устраивать не стал. Ходил гордый и все.

А потом она говорила про любовь, про то, что я у нее – единственный, и что она счастлива быть со мной.

Значит, так получается. Сначала приставала ко мне первая. А потом стала про любовь рассказывать.