Я окончательно понял: нечисто тут все.

И обрадовался.

У меня появилось право.

Уже потом… Потом-потом… Совсем потом-потом, через много лет я спрашивал Ольгу, было у нее что-то с тем бухгалтером или нет? Мол, за давностью лет все равно уже… Давай уж, если по чесноку…

Она смеялась всегда:

– Да не было у меня никогда никого, кроме тебя. И не нужен мне никто. Мне с тобой бы справиться…

А я ей не верил. Все руки его дрожащие вспоминал. И как не открывали мне.

Смущало, конечно, что стол под чай был накрыт. Они бы так быстро одеться и стол накрыть не успели бы.

А может, они ДО того чай пили? Почему нет?

А может, просто не успели в койку лечь?

Не важно.

Я приехал и застал свою жену дома с мужиком.

У меня появилось право.

Задребезжал внутренний телефон. Телефон был старый, как я, еще с круглым диском.

Звонили с вахты.

– Сергей Сергеевич, к вам какая-то Валовая. Впускать, что ль?

Я посмотрел на часы.

Директор пришла за двадцать минут до назначенного срока.

– Пусть кто-нибудь проводит ко мне, – сказал я начальственным тоном.

Потом зачем-то подошел к зеркалу, поправил волосы.

Включил чайник.

Достал из шкафа пакетики чая, конфеты и сушки.

«Чай будем пить», – подумал я и усмехнулся.

Это было по́шло.

Но я именно так подумал и усмехнулся.

_______________________________________________

Я аккуратно поставил ляговоз прямо посередине парты, чтобы не упал, вернулся к доске… Посмотрел на дверь класса в надежде, что Ирка все-таки придет. Ее не было, конечно.

Я вздохнул и начал читать:

Я хорошо читал. Ей-богу. Свое, как-никак… Страстно, эмоционально, без истерик.

Все сидели тихо. Даже от телефонов, я заметил, оторвались.

Семен Витальевич дал мне дочитать до конца. Не перебил почему-то.

Я закончил. Ужасно было занятно, что дальше произойдет.

Я стоял, потупившись, изо всех сил стараясь не улыбаться.

Все молчали. И я молчал.

Наконец, Семен Витальевич спросил:

– Что это было?

– Щипачев Степан. Из ранней лирики.

– Где взял?

– В Интернете.

– Интернет – ненадежный источник информации, – вздохнул Семен Витальевич. И добавил, разумеется:

– Запомните эту формулировку.

Классу, конечно, были пофигу все эти стихи. Щипачев там, не Щипачев – не колышет ни разу. Но напряжение во всем ощущалось.

Все сидели, как зайчики, ждали продолжения. Главное: время шло, урок длился, к доске никого не вызывали. Все было хорошо. Интересно.

Семен Витальевич подумал немножко и произнес:

– Эти стихи Щипачев не писал. Щипачев не мог написать: «Пьянство начинается с селедки». Это не его стиль. Это вообще не стиль. Писатель – это его стиль, – запомните эту формулировку.

– Не буду спорить, – улыбнулся я улыбкой голливудского героя, который преодолел все препятствия, вылез из всех огней и бурь, обрел все, что можно, и вот теперь обнажает белоснежные зубы в финальном кадре. – Давайте я прочитаю то, что вы задали, а класс пусть решит, какое стихотворение лучше.

И я начал бубнить, не дожидаясь ответа Витальевича:

– У-у-у-у! – загудел класс.

– Молчать! – заорал Семен Витальевич.

Но когда вместе – тогда не страшно.

И класс продолжал свое:

– У-у-у-у-у.

Я продолжал бубнить:

Никогда… Я это знаю железно: никогда класс не встанет на сторону учителя в споре с учеником.

На это и был расчет.

– Фигня какая-то… – крикнул кто-то.

– Первый стих круче был!

И – понеслось:

– Этот Щепочкин в юности лучше писал!

– Щипачихин!

– Щипачев.

Витальевич, конечно, пытался перекричать класс, но это – невозможное дело. Если класс орет хором, его перекричать нельзя. Можно только дождаться, когда он успокоится сам.

Когда все стихло, я сказал:

– Семен Витальевич, вы просили меня выучить стихотворение Степана Щипачева. Я выучил два. Какие ко мне претензии?

– Первое стихотворение не принадлежит перу великого советского поэта Степана Петровича Щипачева, – как-то чересчур жестко сказал Семен Витальевич.

Голливудский герой немедленно умер во мне, и ему на смену пришел разгильдяй из какой-нибудь современной российской киночернухи:

– И чё? Ну, не принадлежит. Оно моему, как вы выразились, перу принадлежит. И чё?

– Вы, Петров, считаете возможным писать стихи?

Возмущение педагога по литературе тем фактом, что его ученик пишет стихи, было неподдельным.

– И чё? – Продолжал я выпендриваться. – Могу еще прочесть?

– Не надо! – приказал Витальевич.

– Давай! – заорал класс.

Понятно, что на уроке все готовы ничего не делать, лишь бы ничего не делать.

– В демократическом государстве мнение народа надо уважать, – пытаясь оставаться серьезным, сообщил я, и начал:

– Прекратите немедленно! – заорал Семен Витальевич. – Вы мне урок срываете вторично! Я вызову в школу ваших родителей!