Ответом ей было молчание. Тана сидела позади нее с ничего невыражающим лицом. Она никогда больше не скажет этого. Ни о Билли и ни о комдругом. Что-то внутри ее будто умерло — навсегда.

Лето пролетело незаметно. Тана провела две недели вНью-Йорке, медленно оправляясь от пережитого кошмара. Джин каждый день ходилана работу. Дочь внушала ей опасения, вызванные не вполне понятными причинами:Тана ни на что не жаловалась, но могла часами сидеть, глядя прямо перед собой иприслушиваясь неизвестно к чему; она не виделась с друзьями, не отвечала нателефонные звонки. В конце недели Джин даже решилась на то, чтобы поделитьсясвоими сомнениями с Артуром. К этому времени в его доме был наведен порядок, аБилли со своими друзьями отправился в гости к однокурсникам, живущим в Малибу.Помещение над бассейном они разорили довольно-таки основательно, но самый большойущерб был нанесен спальне Артура: посередине большого и дорогого ковра зияладыра, будто вырезанная ножом. По этому поводу отец имел с сыном крупныйразговор.

— Боже правый! Что вы за дикари? Мне следовало отдатьтебя не в «Принстон», а в «Уэст-Пойнт»[1] , чтобы там вложилитебе ума. В мое время я не знал никого, кто мог бы вести себя подобным образом.Ты видел ковер в моей спальне? Они испортили его напрочь.

Билли охотно соглашался с ним и сердился на своих друзей.

— Извини, отец. Немного недоглядел.

— Это называется «немного»! А машина? Ведь вы с дочерьюРобертc уцелели лишь чудом!

Однако все сошло Билли с рук. Синяк под глазом ещеоставался, но швы над бровью скоро сняли. И он по-прежнему гулял вечерами внедома, задерживаясь допоздна, пока они не отбыли в Малибу.

— Ох уж мне эти детки! — проворчал Артур, выслушавсетования Джин, которая уже не в первый раз упоминала о странностях в поведениидочери. Она начинала опасаться, что травма головы была более серьезной, чемпосчитали врачи. — Как она сейчас?

— Ты знаешь, в ту ночь она была в бреду… не иначе. Джинпомнил ту странную историю, которую дочь пыталась ей рассказать в связи сБилли. Тана явно была не в себе. Артур принял тревоги Джин близко к сердцу.

— Надо добиться повторного освидетельствования, —сказал он.

Однако, когда Джин заикнулась об этом, дочь наотрезотказалась. Мать была не уверена, что Тана чувствует себя настолько здоровой,чтобы отправиться на летние работы. Однако накануне отъезда в Новую Англию Танаспокойно собрала вещи, а утром, как всегда, вышла к завтраку. Лицо ее былоусталым и бледным, но, когда мать поставила перед ней стакан апельсиновогосока, Тана улыбнулась — впервые за последние две недели. Джин едва нерасплакалась от радости. Со дня аварии дом выглядел точно могильный склеп: ниголосов, ни музыки, ни смеха, ни телефонных звонков. Мертвая тишина, и потухшиеглаза Таны.

— Я так соскучилась по тебе, Тэн.

При звуках этого имени глаза дочери наполнились слезами. Онакивнула, не будучи в состоянии говорить: у нее не осталось слов — ни для кого.Ей казалось, что жизнь кончена. Никогда не позволит она прикоснуться к себе ниодному мужчине — это она знала наверняка. Никто никогда не сделает с ней того,что сделал Билли Дарнинг. И самое страшное заключалось в том, что мать не сталаее слушать и не допустила даже такой мысли. По ее мнению, это было невероятно,а значит, этого не было вовсе.

— Ты в самом деле считаешь себя достаточно здоровой,чтобы поехать в лагерь?

Тана уже думала об этом: выбор имел для нее важное значение.Можно было провести остаток жизни, прячась от людей, чувствуя себя калекой,жертвой насилия, которую смяли, раздавили и выбросили на свалку. Но можно былоснова выползти на божий свет и вернуться к жизни. Тана выбрала последнее.

— Я буду в полном порядке, мам.

— Ты уверена? — Дочь показалась ей спокойной,собранной, заметно повзрослевшей, как если бы травма головы положила конец ееюности. А может, в этом был повинен испуг. Во всяком случае, Джин еще неприходилось наблюдать столь разительную перемену за такое короткое время. Артуртвердил о том, что Билли ведет себя, как послушный сын, хотя Джин знала, что ковремени отъезда он уже принялся за старое. Это был явно другой случай. —Тана, солнышко, если ты почувствуешь себя не совсем хорошо, сразу жевозвращайся домой. До начала занятий в колледже тебе надо окрепнуть.

— Я буду в порядке, — повторила дочь, надевая наплечо ремень дорожной сумки.

Как и в предыдущие два года, она села в автобус, идущий наВермонт. Работать летом в лагере ей нравилось, однако на этот раз все былоиначе. Окружающие отметили, что Тана Робертc стала другой — молчаливой,замкнутой, неулыбчивой. Она общалась только с персоналом лагеря и с детьми.Все, кто знал ее раньше, с грустью отметили эту перемену. «Видимо, что-тослучилось у нее дома, — гадали они, — а может, сама нездорова… Какаяжалость, ее будто подменили». Никто не знал истинную причину. В конце лета Танасела в автобус и вернулась домой. В этот сезон она не завела новых друзей, еслине считать ребятишек; но даже и у них она не пользовалась такой популярностью,как раньше. «Тана Робертc стала какая-то не такая», — единодушно решилидети. И они были правы.

Тана пробыла два дня дома, по-прежнему избегая старыхдрузей. Уложив вещи, она села в поезд с чувством глубокого облегчения. Ей вдругзахотелось оказаться далеко-далеко от дома, от Артура, от Джин, от Билли и дажеот школьных подруг. Той беззаботной девушки, которая окончила школу три месяцаназад, больше не было. Вместо нее было существо оскорбленное, преследуемоевоспоминаниями, с рубцами на душе. Однако, сев в поезд, помчавший ее в сторонуЮга, она начала понемногу возвращаться к жизни. Ей было необходимо уехать какможно дальше от этой лжи и обмана, от интриг, от всего, чего они не хотятвидеть, чему не хотят верить. После того как Билли Дарнинг взял ее насильно,она не хотела показываться им на глаза: они больше не существовали для нее. Разони не признают за Билли эту вину… Но кто «они»? Ведь она сказала об этомтолько Джин. И если уж собственная мать ей не поверила, она не хочет большедумать об этом, не хочет думать ни о ком из них. Она едет далеко на Юг и,возможно, никогда не вернется домой. Хотя вряд ли… Тана помнила последние словаматери: «Ты ведь приедешь на День Благодарения, не правда ли, Тэн?» Ейпоказалось, что мать боится ее глаз, видя в них нечто такое, что предпочиталабы не видеть: из них рвалась непроходящая, неприкрытая боль, которую мать былане в силах излечить. Тана не хочет приезжать ни на День Благодарения, ни после.Она бежит от их мелочной, мещанской жизни, от лицемерия, от этих варваров —Билли и его друзей, от Артуpa, столько лет эксплуатировавшего Джин,обманывавшего жену… от самообмана матери. Тана больше не может выносить это:она должна бежать, бежать как можно дальше… и никогда не возвращаться… никогда.