ним распахнутой камчадальской камлее[16]. Парик его был необычайно грязен, но замызганная косица все же топорщилась из-под пышной шапки в довершение к свисавшим на уши песцовым хвостам. В одной руке диковинный иноземец держал, точно скипетр, моржовый клык, а в другой — череп тюленя. За ним поспешал коренастый якут, обвешанный невероятным количеством различных шкурок и еще двое русских в кухлянках: в здешних местах камчадальская одежда из оленьей кожи наиболее удобна.

— А-а! — Лорка заулыбался. — Это же адъюнкт[17] Стеллер! Не думал я, что ему удастся нас догнать!

— Стало быть, знакомец! Кто таков?

— Преученый человек. — Лорке довелось столкнуться с оным адъюнктом всего раз несколько, но того и вправду не позабудешь. Еще больше ходило о диковинном немце разных слухов. — Из Петербурга его прислали земли наши изучать, да зверей всяких, да травы и деревья разные.

— Тьфу, разве ж можно за такой безделицей казенную деньгу растрачивать? — сплюнул Савва. — Жалованье-то немчуре, поди, изрядное положили.

Лорку, как всегда, резануло это «немчура». Пора бы уж вроде привыкнуть, а все звенело в ушах противное: «Немчура, немчура, уходи со двора!»

— Отец сказывал, в Петербурге ученым людям большой почет, — резко сказал он. — Потому как, прежде чем на большое дело идти, его со всех сторон обдумывать надобно. Вот и послали людей разных — одни по морскому делу обучены, другие горняцкому. Этот вот зверей и трав знаток.

— И к чему нам тут такой ученый дурень? Глянь какой дыхлец[18], — в этих местах какой с него толк?

— Это как Иван Иванович разрешит. — Лорка раздраженно дернул плечом.

О Стеллере много болтали разного, — что он-де, водки пьет много, зверей потрошит и шкуру с них живьем спускает. Но смешной этот нескладный человек, как и Овцын, отчего-то нравился Лорке.

Дверь без стука распахнулась. Адъюнкт Стеллер со товарищи ввалился в избу. Бесцеремонно, не стряхнув снега с сапог и полы, уселся на лавку и привалился к печи:

— Уф-ф! Хорошо-то как! — на чистом русском сказал он. По его лицу расползалась довольная улыбка. — Нет ли у вас, люди добрые, чарочки усталым путникам поднести?

— Нету, — буркнул Савва, наблюдая за гостем исподлобья.

— Жаль, — не обращая никакого внимания на его недружелюбный тон, сказал Стеллер. — Эй, Федор! — обратился он к своему попутчику-якуту. — Ступай-ка командора разыщи да доложи по форме: так, мол, и так, в распоряжение его адъюнкт Георг Стеллер поступил. А я покамест погреюсь малость. С самого Большерецка ноги как замерзли, да так и не оттаяли. — Стеллер вытянул длинные ноги в сапогах.

— Смотри, братец, как бы каблуки твои немецкие вместе с копытами не отвалились, — буркнул Савва.

Стеллер, нимало не обидевшись, расхохотался.

— Вот за что вашего русского брата люблю, так за прямоту! — отсмеявшись, сказал он. — Тому четвертый годок, как я покинул град Петров и в земли сибирские прикомандирован. Довелось хаживать маленько. В бытность в Иркутске в земли баргузинские с экспедицией ходили немало, а морозец там, доложу я вам, нынешнего покрепче.

— Так уж и покрепче? — усомнился Савва. — Бывал я на Иркуте и на Обь ходил, да там такого нет. Здесь же до костей пробирает!

— Мороз морозу рознь, — назидательно подняв палец, сказал Стеллер. — А я делами служебными замеры делал. У большой воды меньше счисление выходит, хоть и так же кажется. Но коли мороз сухой, да ветра нет, телу-то приятней. А здесь с моря сквозит изрядно, потому и пробирает. А вон погляди на море. Бухта ото льда свободна вовсе, а на Байкале в это время лед уже в сажень.

— И то верно, — неохотно согласился Савва. Хоть и посверкивал он глазами на немца, но Лорка сразу понял, что тот ему пришелся по душе.

— А по какому делу к командору? — рискнул спросить осмелевший Лорка.

— По самому наиважнейшему, — гордо сказал Стеллер. — Поплыву я с командором проход из Азии в земли американские искать.

Сказал он это так, будто одного его и дожидались, и Савва с Лоркой прыснули.

— Хорошая у нас будет компания, герр[19], — ухмыльнулся Савва. — С тобой не соскучишься.

— Неужто попутчика Бог послал! — Стеллер вскочил и принялся радостно трясти руку Саввы. — А это сынок твой?

— Это юнга пакетбота «Святой Петр». Ксаверия Вакселя сын Лаврентий.

— Лейтенанта Вакселя? — Стеллер почесал лоб, откуда из-под шапки, которую он и не подумал снять, потекли уже струйки пота. — Постойте-ка, помню я Вакселева мальчонку. Белобрысый такой, шалун! Да как это ты так быстро вырос?

В его словах было столько искреннего изумления, что Лорка едва снова не прыснул.

В следующее мгновение Стеллер горячо тряс руку и ему.

— Стало быть, старый друг! А как русские говорят, старый друг лучше новых двух! Вот так удача!

Дверь снова распахнулась, и вернулся якут Федор.

— Господин Георгий, вас начальник Иван Иванович ожидать будет скоро и проводить к нему немедля велел.

— Иду, спешу! Ну, братцы, еще свидимся! — И вместе со своей примечательной свитой Стеллер удалился, что-то под нос бормоча.

— Ученый человек, немец, а поручкаться не зазнался, — заключил польщенный Савва. — Обрусел.

* * *

— …И когда начинается ход горбуши, камчадалы роют в земле большие ямы, наваливают туда рыбу доверху, и там она гниет и киснет, — рассказывал Стеллер. — А потом в течение зимы превращается в нечто похожее на слизь, и слизью этой кормят собак. Ежели же зимой открыть такую яму с кислой рыбой, от нее зловоние поднимается на четверть мили, не меньше. Хотя сами ительмены такую кислую рыбу едят не хуже собак, да и некоторые казаки, я видывал…

— Тьфу, прости Господи, — брезгливо сплюнул Савва.

— А те, кто желает лучше приготовить кислую рыбу, — кося лукавым глазом на Лорку, Стеллер возвысил голос, — чтобы она сохранялась в целом виде и меньше воняла, те кладут ее в ключи и прикрывают сверху камнями. Хотя при этом много зловония и уходит, однако ж остается еще столько, что при помощи его можно заставить, без пытки, любого европейца сознаться в чем угодно…

Лорка расхохотался, и Стеллер, довольный произведенным впечатлением, откинулся назад, раскачивая ногой в камчадальской гамаше.

Новоприбывший адъюнкт теперь частенько потчевал их такими вот историями. Лорка порой дивился, откуда они только у него берутся.

Непростой путь, однако же, прошел адъюнкт Его Императорского Величества Георг Стеллер, прежде чем волею судеб оказался здесь, в Петропавловском остроге. Уроженец Франконии, после учебы в Виттенберге и Лейпциге, Стеллер переехал в Данциг, где был врачом. После взятия Данцига русскими сопровождал больных и раненых в Петербург, где и остался, приглянувшись за веселый нрав самому Феофану Прокоповичу. Однако не сиделось на теплом