будь им неладно, верили Советской власти. Ну и правильно делали, что верили. Не сгинул я, вырос. Нянечка рассказала мне обо всем этом, имя дала и фамилию свою. Нас, Скаловых, по Руси тьма-тьмущая, что Ивановых.

Старший сержант вздохнул.

Я подбросил хвороста в огонь и тут заметил, что портянка моя затлела.

— Нет у меня обиды на детдомовскую жизнь. Туговато приходилось. И наколок на моем негрешном теле много потому, видимо, что прямо из мешковины ступил я, можно сказать, на тропу войны. И сейчас по ней иду. Вот так, Снежок, знай, но не жалей меня. Отца с матерью не помню, не знаю — цыган или болгарин, знаю одно — русский я, советский, и есть у меня Родина, для кого-то это слово символ и прочее, а для меня она воистину мать…

Он говорил, и словно лачком покрывались его черные, действительно не совсем русские глаза. Мне стали понятны его поступки: и как он вел себя в бою, спасая радистку, и как хладнокровно расстреливал сегодня немецкие машины, как гнал нас из танка, а сам вышел последним и всю дорогу шел позади, готовый прикрыть нас огнем пулемета.

— А любил я, ребята, больше самого себя ночевки за Волгой, рыбалку. Рыбешки-то там себе наловишь, а варишь, копошишься, — рассказывал Скалов дальше, но его прервал глубокий вздох старшины. Он и сам сглотнул слюну, облизал губы. Со вчерашнего вечера у нас во рту и маковой росинки не было. Выехали чуть свет, довольствие сухим пайком получили. Сейчас наши харчи пожирали, наверное, обитатели Гнилого болота.

О еде думали, но словом никто не обмолвился, и о другом разговор не клеился. Принялись почаще поворачивать парящую одежду, чтобы поскорее просохла, а когда оделись, старшина оглядел нас:

— Гарно, хлопцы. Пошагали.

Я понял: значит, воспрянул духом наш Подниминоги. Мы переглянулись с Сергеем и понимающе улыбнулись.

Старшина повел нас по берегу болота. Должно же оно кончиться. Но чертово Гнилое тянулось и тянулось. Противоположный берег едва виднелся. Решили повернуть на запад, рискуя напороться на немцев. Вышли на опушку, прочесав не очень широкую гриву сосен и березняка, и увидели метрах в трехстах группу немецких солдат. Они шли в том же, что и мы, направлении — наверное, искали дорогу, огибающую Гнилое болото. Шли они быстро, уверенно. Наверное, у них есть карта, не как у нас горемычных.

— Атакуем? — предложил Сергей. — У фрица в ранце всегда съестное есть.

Старшина строго посмотрел на Скалова.

— Подтяни ремень!

— Некуда больше, Ваня, на последней дырке. Разве что еще штыком проколоть? Да штыка нет, у немца отбивать придется.

— Выходит, бисов сын, снова атакуй?

— Так точно, товарищ старшина…

Они могли шутить, а я чуть держался на ногах и от голода, и от пережитого за эти полсуток, особенно за минуты боя — мне казалось, он длился целую вечность. А тут еще атакуй шестерых фашистов, вооруженных до зубов…

Мысли мои оборвал свист снаряда. Мы грохнулись в пожухлую колкую траву, фрицы побежали. Первый снаряд разорвался, не долетая до них, второй — впереди. Фашисты заметались. Третий снаряд пришелся впору. В воздухе повис комочек ваты и взорвался.

— Шрапнельный! — крикнул Скалов. — С трех снарядов накрыл. — Как артиллерист он не мог не восхититься меткой стрельбой невидимых отсюда пушкарей. — И корректировщик у них, гад, опытный.

— Почему же гад? — удивился я.

— А потому, товарищ младший сержант, что стреляют не наши, а немцы. Тренируются, так сказать, — пояснил Скалов.

— А почему же по своим? — продолжал удивляться я.

— Попробуй на таком расстоянии разбери, свой ты или чужой. Знают, что район не под немцем, а если не под немцем, кто здесь может быть? Русские. Вот и бьют. А командир разведки, видно, не предупредил артиллерийского командира, что послал туда своих. Вот и результат. А результат говорит о том, что немец в расстройстве. Такого у них раньше не наблюдалось…

«Сколько знает Скалов! А я? Да что я? Еще ни одного фрица собственноручно не убил».

— И нам можно такому случаю порадоваться, — продолжал Сергей.

— Что-то не поднимаются фрицы? — проговорил молчавший старшина. — Неужто всех положили?

— Все может быть. Шрапнель, она такая, сверху накрывает. Поживем — увидим, Ваня.

— Ждать? Нет, Серега, давай ноги уносить…

— Думаю, что не надо. Лежачих нас не заметишь, и если мы по-пластунски…

— Хочешь ползти к фрицам за харчем? — понял Скалова старшина.

— Подождем малость. Может, и не укокал он их…

Ждали с полчаса, молча покусывая травинки. Гитлеровцы не поднимались, артиллеристы не стреляли. Командир разведки и артиллерийский командир, наверное, разобрались. Сейчас вышлют новую разведку и стрелять сюда не будут. Эти выводы делал я по методу Скалова, а Сергей словно знал, о чем я думал:

— Пока дойдет сюда разведка, есть гарантия на полнейшую тишину. Правильно, Снежок?

— По логике, да!

— Все обосновано научно. Двинем, старшина!

— Что же, голод не тетка. Только осторожно, хлопцы. Ты, Серега, с пулеметом поотстанешь, случай чего, прикроешь нас.

— Есть прикрыть!

Полз я, стараясь не отстать от старшины, голова в голову, и старался ни о чем не думать. В конце концов у меня в пистолете полная обойма да еще граната есть. Фрицы, если они и живые, не ждут нас. Все разом не кинутся, а если и кинутся, Серега покосит их. Хорошо, когда прикрытие надежно.

Первое, что я увидел, это блестящий сапог с широким и коротким голенищем. Увидел и замер. Старшина пополз к этому сапогу, я решил не отставать, не уронить себя в глазах старшего. Фриц лежал навзничь, весь в крови, рядом валялась каска. Чуть поодаль на боку лежал второй, тоже мертвый. А четверо не успели разбежаться, так и свалились друг на друга. Видно, в страхе не знали, в какую сторону кидаться.

Я не мог прикоснуться к трупам, меня тошнило. Старшина глянул на меня, покачал головой. И тогда