«Знамя!» — мелькнула мысль, и я не удержался:

— Вчера я принял приказ комбрига, мы выполнили его…

— Ранен комбриг. В Москву увезли. Комбат-три убит, комбат-один убит, — отвечал мне капитан.

И я понял, что теперь Стрельцов командует бригадой, потому и знамя в его танке.

Машина мчалась вперед не по прямой, а зигзагами, все ее движения повторяли следующие за ней. Ежеминутно рвались снаряды. Немцы били с закрытых позиций, прямых попаданий не было.

Километрах в четырех от переправы бригада развернулась фронтом и встала. Тотчас к машине Стрельцова подбежали автоматчики и замаскировали ее хворостом, срезанными кустами, закидали землей. Капитан Стрельцов выпрыгнул из машины, к нему подошел лейтенант и доложил обстановку.

Ночью силами десанта противник вброд одолел речку Гнилую, занял плацдарм, выбил наш взвод автоматчиков. Началась артподготовка, под нее попал выходящий на позиции мотострелковый батальон и залег. Когда артиллеристы перенесли огонь вглубь, комбат вывел роты к берегу реки и здесь поспешно приказал окопаться. Вот уже три часа идет бой. Немцы бросают на наш берег роту за ротой. На той стороне стоят готовые к переправе танки. Чего-то ждут. Наверное, атакуют самолетами, а потом и рванут…

— Потери?

— Треть состава выбыла из строя. Артдивизион без снарядов…

— Возьмите у танкистов. Сейчас подойдут резервы, подвезут боеприпасы. Назад ни шагу!

— Есть! — Лейтенант повернулся было, но капитан остановил его.

— Где комбат?

— Там, в окопе. Бойцы не уйдут от него! — Лейтенант приложил руку к виску, пальцы его растопырились, рука полусогнута.

— Веди к нему! — глухо сказал Стрельцов и направился за Косоглазовым. Я чуть не ахнул: да это же цыплячий лейтенант — тот, что задержал меня в Хабаровске.

В глубоком, в рост, окопе лежало тело, накрытое красным байковым одеялом, лицо, страшно знакомое лицо, было спокойно и чисто, как у живого. Глаза закрыты, руки скрещены на груди. Перед нами лежал старый друг Стрельцова, бывший пограничник, а затем комендант станции в Хабаровске, Семен Федорович. Вчера в полумраке блиндажа я не узнал его. Теперь все понятно. Зорька его родная дочь, капитан всюду возил ее с собой, так как семьи у него не было, семья погибла на заставе в первый день войны. Зорька ни за что не хотела расставаться с отцом. Об этом рассказывал Стрельцов еще в эшелоне. Но как все они очутились здесь?

Я не знал, что с того дня, как бригада вступила в бой, мотострелковый батальон пополнялся трижды, С последним пополнением прибыли и цыплячий лейтенант Косоглазов, и Зорька со своим батей…

Стрельцов встал на колени перед старым другом и трижды поцеловал его в лоб. Затем повернулся и долго смотрел на тот берег речки Гнилой.

Немцы окопались на нашем берегу, но все основные средства были на другом берегу и легко простреливали позиции бригады. Положение явно невыгодное. Но отходить — некуда. Ждут свежих частей. Приказано стоять насмерть.

К машинам вернуться мы не успели. Заговорила немецкая артиллерия, минометы. Дымом, распушенной землей заволокло весь передний край. Немцы поднялись и пошли в атаку, молча, без единого выстрела. Уже видны их разгоряченные лица, поблескивают стволы автоматов.

— Передайте артиллеристам и танкистам: огонь по батареям противника на том берегу! — приказал Стрельцов Косоглазову и выхватил пистолет.

— Есть, товарищ капитан, передать! — доложил через минуту Косоглазов.

Капитан вскочил на бруствер, а за ним все, кто был рядом.

— За Родину! — закричал Стрельцов.

Ноги сами понесли меня за капитаном. Рядом со мной бежал цыплячий лейтенант, он что-то кричал, размахивая стареньким наганом. На бегу я оглянулся, позади нас серой стеной бежали мотострелки. Небо прорезали сотни снарядов и мин, и тотчас послышались разрывы на том берегу Гнилой. Немцы, услышав эти разрывы, растерялись, а с нашей стороны один за другим все еще неслись артиллерийско-танковые залпы.

Атакующие, ничего не понимая, остановились, а потом, не слыша поддержки своих, подавленных нашим огнем, повернули и побежали. Я стрелял с ходу, из обоих пистолетов, и все время бежал рядом с капитаном, за ним я прыгнул в опустевший окоп. Немцы вплавь перебирались через Гнилую, тонули. Вслед им неслись ругательства страшнее пуль.

— Косоглазов! — крикнул капитан. Грудь его высоко поднималась. — Лейтенант! — повторил он.

— Я слушаю… — раздался голос цыплячьего.

— Да не прикладывайте вы руку к козырьку, тут не строевые учения, — зло сказал Стрельцов и, когда лейтенант опустил руку и почувствовал себя сразу свободнее, добавил: — Держитесь здесь, пока возможно. Я организую вторую линию обороны. Снежок, за мной!

Мы бежали, стараясь не смотреть на трупы немецких и своих солдат. Но я все же смотрел, искал черные в куртках. Искал Ивана и Серегу, но их не было, а спросить кого-либо я боялся; у меня все же была какая-то надежда. Вывернутся хлопцы, где-то рядом они, вот придем к машине и встретим их, живых и здоровых.

У машины сидела Зорька, угрюмый на вид водитель и белесый, совсем молоденький командир орудия. Они кинулись нам навстречу и остановились.

— Живы, живы, — проговорил капитан, подошел к Зорьке и отечески тепло обнял ее.

Часа через полтора на позиции бригады налетели самолеты. Стонала и выла земля, опрокидывались танки от разрывов тяжелых бомб, горели от прямых попаданий.

Капитан Стрельцов запросил командование, он требовал приказа на отход и получил отказ. Где-то развертывались резервы, надо выстоять. И бригада стояла.

Захлебывались зенитные пулеметы и спаренные танковые, в упор встречая атакующих «юнкерсов». А тут еще заговорила немецкая артиллерия. Через Гнилую — вот оно воплощение мысли старшины Подниминоги — под водой переправлялись фашистские бронированные, зашпаклеванные простой паклей, смазанные солидолом, с поднятыми выше башни выхлопными трубами фашистские танки.

— Атакуют танки, — доложили из первой линии обороны. — Лейтенант Косоглазов убит…

— Танки прошли окопы, деремся с пехотой…

— Дайте огня, огня на нас… — голос в рации оборвался.

Было видно, как танки врага подходили ко второй линии окопов. Ушли, отбомбившись, самолеты, замолкла артиллерия. Нужно сбросить врага