автомата. Скалов, значит, вступил в бой. Чего же я стою, надо бежать выполнять приказ. Темнота со всех сторон окружила меня. Слева пахло сыростью болото — значит, я бегу правильно, болото все время должно быть слева, до той самой дороги, по которой мы ехали в батальон и наткнулись на немецкую колонну. Бежал я, наверное, с полчаса, пока окончательно не выдохся. Теперь шел, цепляясь за кусты, как за костыли, меня пошатывало, до умопомрачения хотелось пить. Два пистолета — один в кобуре, другой за пазухой — казались пудовыми. Но выкинуть я их не мог. Я бросил вещмешок с трофейными продуктами, отстегнул флягу, глотнул немецкого кофе, швырнул флягу и побежал дальше. Именно побежал.

— Стой, кто идет?

Я пластом лег на землю. До тылов было еще далеко, я даже до дороги не добежал. Кто же здесь, свои? А может, немцы? После раздавленного нами майора я решил не доверять даже тем, кто чисто говорит по-русски. Я затаился, вытащил парабеллум, приготовил гранату.

Послышались шаги, а потом тихие голоса:

— Осторожно. Вот здесь он шлепнулся, комар его забодай!

«Комар его забодай» — разве так скажет немец, хоть сто лет обучай его русскому языку. Я поднялся:

— Здесь я, товарищ. Свой, «Волга-два»…

С карабином на изготовку ко мне подходили двое.

— Опусти пистоль!

Я сунул парабеллум за пазуху, гранаты в карман и поднял руки вверх.

— Шаг в сторону — стреляю. Марш вперед! — командовал один из солдат. Меня повели.

— В штаб, ребята, да побыстрей! — попросил я.

— В который штаб?

— Все равно, батальона, бригады…

— Бегом марш…

Конвоир, что шел впереди меня, побежал, я за ним.

— Да опусти ты руки, видим, что свой! — крикнул мне задний конвоир. И от сердца у меня отлегло.

— Товарищ капитан, — докладывал я командиру мотострелкового батальона. — Я радист комбата Стрельцова. Наш экипаж ведет бой с немецким десантом. Вот карта, здесь отмечены координаты. Немцы готовят переправу… Нашим помочь надо.

Комбат отстегнул флягу и протянул мне: глотни, мол. Я отпил несколько глотков, спирт обжег меня, но в глазах было еще темно.

— Зорька! — крикнул комбат. — Свяжись с «Волгой-два». Лейтенанта Косоглазова ко мне!

Командный пункт батальона разместился в наспех построенном блиндаже, с потолка свисали свежие ветви, духовито несло смоляным запахом сосны.

— А ты, горемыка, отдыхай пока. — И комбат указал мне на нары.

— «Волга-два» у микрофона, — доложила Зорька.

— Капитан Стрельцов? Тут твой хлопец прибег. Радист Снежков. Живы пока все. Бой ведут. Самолеты, что мы засекли, десант сбросили. Немцы ночью не пойдут, а наутро ждите. Посылаю взвод и бронетранспортер на помощь твоим. Приглядим. — И повернулся к Зорьке: — Накорми хлопца.

Капитан вышел из блиндажа. В распахнутую дверь слабо доносились далекие выстрелы, с той стороны болота.

Зорька села ко мне на нары, придвинула котелок с еще горячей кашей. Я съел ложку каши, вторую — не смог, ложка выпала у меня из рук, и я заснул.

Разбудил меня грохот орудий, завывание мин. В блиндаже никого не было, я приоткрыл дверь и тотчас захлопнул ее. Блиндаж дрогнул, с крыши посыпалась земля, запахло толом. Взрывной волной скосило один угол недолговременного укрытия.

«Вторым снарядом могут накрыть», — подумал я, вспомнив, как фашист своих же с третьего выстрела уложил. Я вскочил на ноги, распахнул дверь и — на волю…

Мимо с грохотом мчались наши танки, туда, откуда вчера прибежал я.

Значит, не ошиблись мы в своей догадке. Значит, я выполнил приказ… А ребята, как они? Поправляя кобуру пистолета, я побежал за танками. Наперерез мне из кустов выскочила Зорька. И я узнал, почему ее зовут Зорькой: спрятанные под кожаный шлем волосы радистки теперь растрепались огненным пламенем. Шлем она держала в одной руке, в другой — автомат.

— Стой! — крикнула она мне и упала, я грохнулся рядом. Разрыв снаряда засыпал нас землей.

— Там, у старой гати, немцы прорвались. В тыл заходят!

— Я сейчас… — Я вскочил, готовый бежать туда, где затонула наша «старушка».

— Куда ты, стой, шалавый! Один на роту? С пистолетами? — Только тут я заметил, что у меня в обеих руках по пистолету — мой и трофейный.

Из леса прямо на нас летел танк. Я кинулся навстречу. Сделал знак руками «Стоп». Танк качнулся и остановился. Я вскочил на броню и пистолетом застучал в люк командира, за мной на танк вскарабкалась Зорька, она была уже в шлеме.

Люк медленно открылся, и я чуть не отпрянул назад. На меня глядел мой комбат, капитан Стрельцов.

— Товарищ капитан, у старой гати немцы, в тыл заходят…

— Марш в машину! Под таким огнем разгуливает… А это кто? Ах, Зорька. И ты полезай…

В машине стало тесно.

— Костров, — приказал капитан командиру танка, — останавливайте первый взвод и ведите его к старой гати. Возьмите с собой радиста.

Лейтенант Костров и его радист выскочили из машины. Когда я уселся на место радиста, капитан спросил:

— Где ребята?

— Там. — Я указал рукой туда, где гремел бой.

— А батя где? — спросил капитан присмиревшую Зорьку.

Слезы посыпались из ее глаз.

— Так… — вздохнул капитан и, открыв люк, высунулся по пояс.

Костров и его радист уже остановили следующие в колонне машины, взвод танков повернул к старой переправе. Комбат захлопнул люк, подождал еще не-много.

— Как же его? — опять спросил он Зорьку. Она уже оправилась, сидела тихая, строгая.

— На рассвете, в первой же атаке, осколком мины.

По рации докладывали о подходе рот ротные не только нашего батальона.

— За мной. Делай, как я! — передал капитан команду, и танк рванулся навстречу бою. В углу, прислоненное к боеукладке, там, где сидела Зорька, стояло что-то в зеленом чехле, длинное