находится в наилучших условиях для извлечения из удерживающей её массы. Вас можно будет назвать врачами, если вы научитесь обращаться с каждым веществом и будете знать, как экстрагировать из него. Необходимо экспериментирование, ибо ничто не может быть выучено вприглядку».

Восьмая глава посвящена продуктам перегонки и бальзамам, разновидностям камеди[44] и пахучим веществам, а также перкутированию[45] на серу. Весь трактат завершается главой об Archeus, «сердце стихий», формирующем, оберегающем, оживляющем духе, который присущ как макрокосму, так и микрокосму.

«Он взращивает дерево из семени. Он проявляется энергией духов стихий, благодаря которой дерево растёт, живёт и устремляется ввысь. Он в той энергии, благодаря которой животные живут, действуют и умирают. В человеческом теле он пребывает в каждом органе, который иначе погиб бы; у каждого органа есть свой собственный способ укрепления и восстановления – и таким образом энергия Archeus проявляется в его членах, энергия макрокосма – в микрокосме».

Глава IV

Годы странствий

В дороге я, я подвергаю душу испытанью!

Я нахожу свой путь, как птицы знают

свой извечный путь незримый…

Когда-нибудь, в тот час, который

Он сочтёт полезным, достигну цели я;

Ведь путь мой Он мне указует, и птица тоже.

В Шватце Парацельс пробыл около десяти месяцев, а потом решил, что, поскольку его университетский опыт оказался столь же бесплодным, как если бы он находился «в саду с вырубленными под корень деревьями», лучше «он пересадит себя в другой сад», где деревья тянутся ввысь и приносят разнообразные плоды.

Ему было двадцать три года, когда он покинул Филлах, чтобы пройти университетский курс жизни. Он не был готов к тому, чтобы осесть где-то врачом, погружаться в скуку и коснеть душой. Он следовал тому, что было для него зовом небес, «Бога великим поручением»; он ощутил, что дух Всевышнего коснулся его души и ниспослал ему способность постичь безбрежность Вселенной и потенциальных возможностей, материальных и духовных, неведомых схоластам, и что этот дух подвигнул его идти на зов – странником, первооткрывателем, покорителем или мучеником.

Как мне иначе осознать судьбы моей прекрасный путь,

Как не в живой неодолимой силе,

Которая пульсирует во мне?

Возможно ль волей человека

Столь мощный импульс пробудить?…

Уверен будь, Бог на бездействие ту силу никогда не обрекает,

Которой удостоил наградить.

В своих «Хирургических Тетрадях и Записках» („Surgical Books and Wtitings“) Парацельс объясняет мотивы, побудившие его провести долгое время в странствиях – в общей сложности около девяти лет. «Врач, – говорил он, – не может обрести умение в университетах: возможно ли за три или четыре года осмыслить человека, астрономию, алхимию или физику?» В то время физика означала медицину. «Это невозможно, ибо искусство врача вмещает в себя так много, что незрелый юноша двадцати четырёх лет от роду не может ознакомиться со всем этим и не готов быть врачом». «Одно лишь знание минералов и их лекарственных препаратов не рождает врача, оно рождает алхимика».

В те времена в учёной среде было обычай объединяться в тайное общество алхимиков, предаваться занятиям алхимией и астрологией и, несомненно, изучать многое другое, но под зароком молчания. Парацельс отказывался вступать в любые объединения такого рода и давать какой-либо обет хранить тайну. Он желал добывать знания открыто и делиться их благами со всеми, кому они могут помочь.

Д-р Р. Юлиус Гартманн облегчил нам задачу отслеживания маршрута его странствий. В сочинении «Теофраст фон Гогенгейм», опубликованном в 1904 году, он собрал путевую статистику из его трудов и представил её нам в превосходно составленной последовательности. Мы можем воспользоваться этим списком без риска ошибиться, расширяя его за счёт находок д-ра Карла Аберле и других видных исследователей.

«Врач должен быть путешественником, – говорил Парацельс, – потому что он должен глубоко исследовать мир. Поставить опыт недостаточно. Жизненным опытом должно проверять, что можно допускать, а что нельзя».

Несмотря на разочарованность в опыте с одним университетом, он не сторонился других, а подвергал их проверке в каждой стране, которую посещал, в надежде найти некий конгениальный[46]настрой, или кого-нибудь, в ком есть «божья искра» любознательности.

Сначала его путь лежал в Вену, а потом в Кёльн, чьи университеты были среди старейших в Европе. Из Кёльна он отправился в Париж, но нам ничего не известно о его пребывании там, за исключением того, что он изучал эндемические[47][48] болезни.

В картинной галерее Лувра имеется его портрет, на котором он предстаёт в возрасте лет двадцати четырёх; это превосходное изображение, исполненное маслом по дереву, некогда находившееся в музее в Нанси. Подпись под ним гласит: „Famoso Doctor Paracelsus^6; авторство приписывают французскому или бельгийскому художнику по имени Скорел[49], жившему с 1495 по 1562 год.

Д-р Аберле сообщает нам некоторые подробности, связанные с этим портретом. Суждений высказывается много, но мало таких, которые можно проверить. Одна копия с незначительными изменениями некогда принадлежала галерее Бленгейма[50]. Портрет, находящийся ныне в Лувре, приписывался до недавнего времени Альбрехту Дюреру, так же как портрет в Бленгейме приписывался Рубенсу. Возможно, Скорел был учеником дюрерской школы, так как по стилю и трактовке портрет, несомненно, напоминает работы великого немецкого художника. Приятное, спокойное лицо, глаза большие, ясные, и взор задумчиво-отстранённый, и кажется, «куда свой взор он ни направит, сияет там звезда». Но если глаза являются глазами провидца, то широкие брови, крупный нос, твёрдо очерченный рот и крепко слепленные подбородок и челюсти говорят о нём, как о человеке энергичном. На нём красный бархатный берет, отороченный мехом, а в правой руке полуоткрытая книга. Кисти рук лежат спокойно, слегка касаясь поперечного свитка с уже упоминавшейся подписью. Задний план занимает пейзаж, выполненный в манере фламандских, голландских и итальянских художников: замок и скалы, каменный мост и небольшой городок. Критики пытаются угадать в этом пейзаже Динан[51] с его скалой Байяр.

Бленгеймская копия меньшего размера, но имеет близкое сходство с первой картиной. В 1886 году её убрали из галереи. Существует много гравюр по дереву и эстампов этого портрета; самой известной среди них является гравюра Холлара[52], но, к прискорбию, они отличаются от оригинала. Мы можем лишь догадываться, что портрет Парацельса был написан талантливым современником, таким же молодым, как он сам, или в Нанси, или в Париже или в Монпелье[53] во время его