останавливался на какое-то время, его приглашали в дома и дворцы богачей и платили ему за лечение, которое он практиковал, так что у него были деньги на проживание в гостинице и на еду, и он мог обновить себе камзол и берет при необходимости. Конечно, его методы лечения принесли ему известность, но также и враждебное отношение со стороны местных практикующих врачей, и эта враждебность могла облечься в опасные формы.

Парацельс был человеком, который воздавал благодарность всему: вот он восхваляет Бога за детство в бедности, за тот хлеб из овсяной муки грубого помола и за домотканую одежду, которые научили не придавать значения лишениям и подготовили к поиску невидимых и непреходящих явлений, а не к стремлению к бьющей в глаза роскоши, которая тленна. Он находил пациентов среди людей разных сословий и состояний – на дорожной обочине, в лепрозориях, на постоялых дворах, в деревнях, и платой ему за их исцеление могла быть примочка от какой-нибудь старой мудрой женщины, мистический намёк прорицателя, ловкий приём какого-нибудь цирюльника, возможно, и жестокий опыт палача. Ему этого было довольно, ведь то, что увеличивало его запас знаний, не требовало вьючной лошади для перевозки.

Он, вероятно, уже хорошо знал Карниолу, так как она находится лишь в нескольких лигах[58] от Филлаха, где он, несомненно, остановился на несколько недель, чтобы отдохнуть по пути на юг. Нет более прекрасного места, чем долина Савы[59] с её озёрами и целебными водами, с её тёплым, пронизанным солнцем пространством меж благоуханных сосен, с её изумительной флорой и её рекой, струящей свои аквамариново-золотистые воды, вспыхивающей подобно иволгам, порхающим меж зелёных зарослей на её берегах. Туда он мог добраться через узкий проход, находившийся ниже разбойничьего замка Катценштайн, где в незапамятные времена волшебный конь Пегас пребывал в стойле; он мог видеть тамбурины, помещённые над входом в каждую церковь, где можно было найти убежище и защиту от турок, и [застывший] каскад [некогда] горячего, расплавленного металла в Яуербурге, где, как повествует древнее словенское сказание, «мечи истёрлись от отрубания турецких носов».

Он свернул у Цойга, что южнее Фиуме, сел на судно, идущее через Адриатику в Венецию, и на какое-то время задержался в должности армейского хирурга у венецианцев, не желавших подчиняться императору Карлу V[60]. Одна из их военных операций заключалась в обороне острова Родос от войск Сулеймана II[61] Великолепного, и Парацельс, по всей видимости, участвовал в этой кампании. Венеция помогала рыцарям ордена Святого Иоанна, но их усилия были тщетны, и в 1522 году Родос был сдан Султану. Это предположение основано на названии „Rodiss“, занесённом им в список посещённых мест, и на записанных им наблюдениях в отношении ран от стрел. На западе лук и стрелы уже не использовались в войнах. Он также упоминает о болезни, которую встречал у «сарацинов[62], турок, татар, германцев и валахов».

Существует мнение, что якобы молодой Тинторетто встречался с ним в Венеции, и его облик произвёл на него такое сильное впечатление, что он написал его портрет с натуры. Однако это утверждение было опровергнуто д-ром Аберле. Тинторетто был двухлетним ребёнком во время его первого посещения Венеции и не более чем четырёхлетним ко времени второго. Вероятно, какой-то другой венецианский художник был тем живописцем. Парацельс изображён сидящим в старинном кресле в одеянии врача; его волосы, поредевшие надо лбом, достаточно густы на висках и затылке. Правой рукой он сжимает подлокотник кресла. Это портрет человека в возрасте от тридцати до сорока лет, а кода он был в Венеции, ему было или близко к тридцати или только что исполнилось тридцать. Огромный объём работы и лишения, вероятно, состарили его уже тогда, но портрет не мог быть написан Тинторетто, хотя работа превосходна. Это, несомненно, портрет Парацельса, и с него часто делают клише и фотографии. Окажись он в Венеции восемью годами позже, приписывание авторства Тинторетто вполне бы заслуживало доверия.

В то время он находился среди татар, возможно, казаков Балканского полуострова и кочевых племён южной России, так как слово «татарин» использовалось на Балканском полуострове применительно ко всем без разбора мигрирующим ордам, бродившим по степи, а также к туркам и казакам. Двигаясь на север, он дошёл до Москвы, разделяя бивачную жизнь и лишения тех, кто брал его в попутчики; у них он мог научиться большему в отношении лечения лошадей, коров и коз, чем у любых жителей запада. С их стороны он не мог не снискать уважения, которое личность, столь храбрая и милосердная, и энергия, столь щедро отдававшаяся другим, вызывает у простых людей, не испорченных своекорыстием и не ослеплённых трескучей бессмыслицей образования.

Считается, что он совершил путешествие вместе с татарским принцем от Москвы до Константинополя и там провёл несколько месяцев в доме знаменитого колдуна.

Он не пошёл дальше ни на юг, ни на восток. Он сам говорит так: «Я не побывал ни в Азии, ни в Африке, несмотря на то, что об этом ходили разговоры».

Турки и татары внесли свою лепту в его копилку знаний, так же как и в его осведомлённость относительно той силы, которая напряжением воли и мысленного образа делается всесильной как для добра, так и для зла, способной подавить болезнь или вызвать её, успокоить и укрепить или подвергнуть пагубным и вредным влияниям. Мы знаем, что Парацельс уже изучал оккультизм и отверг многое, что представлялось ему «не более чем суеверием и необоснованным предположением». Он признавал его доктрину более тонкого плана о вездесущей работе животворящего духа с его удивительными явлениями в мире стихий, с его проникающей способностью и связующими способностями для осуществления контакта макрокосма с микрокосмом, принимая во внимание, что человек живёт не только хлебом, но во всём обращаясь мыслями к богу.

В лаборатории при [монастыре] Св. Якоба[63] он пошёл ещё дальше, но испытал отвращение к пагубным экспериментам с некромантией[64]. Он уже проводил опыты с магнетизмом, телепатией и медиумическими предсказаниями. Но только странствуя с восточными кочевниками, научившись у сарацинов и турок дошедшим из глубины веков знаниям и умениям их святых и выведав у иудейских целителей и астрологов тайны их внушающей благоговейный страх Каббалы[65], он убедился в реальном существовании той скрытой силы, которая у всех народов с древнейших времён признавалась высочайшим даром священнослужителей. Эта сила была знанием, полученным Моисеем в Гелиополисе[66], знанием, которое сделало его правомочным спасти свой народ и научить его правилам жизни. Это было знание Соломона, который