Леонид Григорьевич изредка достает из полевой сумки карту, двухтысячную, сверяется по приметам рельефа и снова сует ее в полевую сумку.

Проехали поселок Нижний. В нем сейчас стоит взвод солдат из строительного батальона. На длинном бараке, на прибитой доске, надпись: «Солдатская изба»… С юмором, просто и лаконично…

Мы подвернули в широкий колхозный двор, в котором разместился взвод со всем своим транспортным хозяйством и двумя балками для офицеров. На окнах балков, чистеньких, опрятных, висят занавески.

На крыльце «Солдатской избы» стояли три молодых солдата, голые до пояса, загорелые.

– Это Нижний, ребята? – крикнул Митька, высунувшись из кабинки.

– Какой Нижний? – спросил один из солдат, подходя к машине.

Черные, ежиком стриженные, волосы и лицо типичного кавказца.

Следом за ним подошел другой – широколицый, с узкими щелками глаз, желтовато-медной кожей, кривоногий и гладкий: типичный калмык или другой монгольской крови.

– Нижний, поселок где-то здесь поблизости должен быть! – крикнул Леонид Григорьевич с другой стороны кабинки. – А может, это Нижний? Вот этот, где вы стоите…

Солдаты неопределенно пожали плечами.

– Моя не знает, – буркнул калмык.

– Да ладно, сами разберемся, – сказал Леонид Григорьевич. – Поехали…

– Пока, ребята! – крикнул Митька солдатам.

Машина развернулась на колхозном дворе и запылила из поселка.

– Это и есть Нижний, – пробурчал Леонид Григорьевич. – Солдаты живут здесь и сами не знают, где живут…

– Да-а, – согласился Митька. – Солдату это и не нужно знать… Лишнее знание. Солдат спит – служба идет! – хмыкнул он.

Километра через три машина выскочила к баракам, как они были обозначены на карте, хотя это были остатки обогатительной фабрики, на которой старатели мыли руду, добывая ее в Турмалиновом, под горой Снежной. Уступами, с горы, спускались столы для промывки, точнее, то, что от них осталось: остовы железобетонных оснований с ржавыми ребрами крепежной арматуры, каких-то обрывков и обломков резиновых и металлических труб, досок с гвоздями, оборванных бродячими вандалами со стен перекрытий, все покорежено, переломано и перебито.

Проехали остатки обогатиловки и наконец поднялись до самого верховья ручья Уссури. Здесь, под Снежной, встали на хорошей, пятачком, поляне, рядом с ручейком, гремящим днем и ночью. Поставили две палатки, выгрузили из машины столы и стулья, все остальное.

Наутро в логу выпала роса. Встали поздно, надеясь переждать сырость утра и потом уже идти маршрутом на Снежную. Позавтракали и двинулись по берегу ручья Уссури, вверх по логу, втроем: начальник, Потапка и Сергей… Митька остался в лагере с машиной… Прошли остатки отвала породы от выработки геологоразведки… Углубились в лес и пошли по сырому густому лесу вдоль ручья. Тропа, сначала едва заметная, вытопталась и повела прямо вверх, на одну из седловин Снежной. Склон, забирая все круче и круче вверх, повел за собой тропу. Стало тяжело идти. С непривычки садилось дыхание. Они останавливались передохнуть, окидывали взглядом окрестности, затем поднимались дальше по суживающейся и пригибающей их к земле звериной тропе, как догадались они.

На седловину они вышли, уже прилично взмокнув. Открытая, продуваемая ветром седловина освежила взмокших от пота и усталости людей.

Леонид Григорьевич скинул рюкзак у разведочной канавы, тянущейся по хребту, бросил на землю молоток, стянул энцефалитку, разделся догола, осмотрел себя, поймал двух клещей.

– Ребята, раздевайтесь! Клещи!..

Геологи, раздевшись догола, сняли с себя клещей, оделись и пошли по канаве, выискивая образцы с кварцевыми жилами.

– Во какая жила, Леонид Григорьевич! Смотрите! – крикнул Сергей, показывая на большой камень с кварцевой жилой, секущей его неровной чертой.

– Отколите от него образец, – попросил Леонид Григорьевич. – Вот этот пойдет на ЭПР[6], а тот – на анализ состава…

Осматривая канавы, они медленно двинулись к вершине Снежной по широкой канаве, вырытой ножом бульдозера, похожей на дорогу, по склонам горы, пересекающей жилы. Эти разведочные канавы вспаханной полосой тянулись на многие километры.

Леонид Григорьевич осмотрел в бинокль огромную лощину, разделяющую Снежную почти что пополам, тоненькой черточкой тянущуюся по другую сторону лощины дорогу, далекие хребты Сихотэ-Алиня, маячившие в синей дымке расплывчатыми миражами, туманными, загадочными, непонятными. От этого вида сердце сжалось у него, захлестнуло тоской по чему-то далекому, ушедшему… В памяти всплыли первые впечатления о встрече с тайгой, горами. То было на первой его летней геологической практике в Восточных Саянах. Лето он провел, как хмельной. В институт вернулся с бесповоротным убеждением, что только геология заполнит его и не оставит ничему иному места в его жизни. Хмель очень скоро выветрился, а взамен пришло спокойное, уверенное и теплое чувство любви к своей работе. С тех пор прошло более двадцати лет, но и до сих пор он относится к ней с прежней юношеской любовью, такой же открытой и чистой.

Он опустил бинокль, сунул его в чехол, оглянулся к своим сотрудникам.

– Идемте, ребята. Дальше войдем в жилу – и все будет ясно. Вот еще хорошая жилка! Смотрите, здесь вкрапления касситерита. Вот, Сергей, смотри, коричневые кристаллы…

– И только? – удивился тот.

– Ну-у, это же высокое содержание! – рассмеялся начальник. – Мощность жил здесь неважная. Поэтому такие жилы отдают старателям. Во-он видите, – показал он рукой вдаль. – Склон горы срезан! Артель старателей сорвала наклонную жилу…

– И с другой стороны тоже склон срезан и отвал рядом, – вставил Потапка, разглядывавший в этот момент в бинокль гору.

– Тоже их работа, – добавил начальник. – Жилу порезала река. И старатели выбрали ее с обеих сторон… Идемте дальше. Нам еще много нужно осмотреть…

Геологи двинулись далее вдоль канавы, которая поползла круто по склону, вышли наверх плоскогорья и пошли по нему, вихляя по рельефу…

На привал они остановились в лощине, режущей в самом верху пополам Снежную, с вытекающим ключом из круто падающего склона, поросшего кустами. Вокруг ключа качались редкие красивые головки саранок – толстые, сочные.

Они разожгли небольшой костерок, вскипятили чай, перекусили тушенкой.

После привала они вышли на вершину, уходящую гребнем вниз в седловину. Отсюда открылся величественный вид на сопки и увалы, с ручьями, за много лет прогрызшими глубокими руслами морщинистую кожу земли.

Леонид Григорьевич и Потапка снова осмотрели в бинокли сопки и тайгу.

– Во-он Облачная! – повел биноклем Потапка в сторону.

– Да, сердце Сихотэ-Алиня! – согласился начальник. – А вон посмотри-ка, что-то виднеется там, – перевел он бинокль на лощину. – Вон там – слева от высыпки…[7] Видишь, что-то белеет в чаще деревьев…