Дядька был среднего роста, как и все в роду Мироновых, и, как все Мироновы, тонкий в кости и стройный, подтянутый, сейчас уже по-старчески сухой, но все еще сильный, жилистый и подвижный, как и отец Сергея, которому уже стукнуло восемьдесят лет. Отец Сергея, несмотря на столь преклонный возраст, до сих пор ходил в тайгу. Не только за ягодами и за грибами, но и отмеривал иногда десятки верст в поисках коровы, которая, по своему своенравному характеру, частенько отбивалась в тайге от стада и не возвращалась по нескольку дней домой.

Дядька тоже оказался шустрым, подвижным, но несуетливым. Ходил он уже сейчас стариком, мелкой, но быстрой, семенящей походкой, которая, однако, не была суетливой.

– Ну-у, дядя Яков, я-то похож на отца! Но и вы тоже, удивительно… В молодости, должно быть, можно было спутать?

– Ну что же, проходи, Миронов, проходи! – похлопал дядька по спине Сергея и легонько подтолкнул его к дверям дома. – А! Ты, может, хочешь посмотреть мое хозяйство?! – воскликнул он и остановился. – Тридцать лет здесь живу! Вот посмотри – врос! Хм! Оброс здорово! Свой, давненько уже стал своим в этих краях… Еще с войны. Тут недалеко, на заводе пацаном работал: самолеты собирали – У-2! Слышал о таких?..

– Слышал.

– Потом, после войны, вернулся сюда. Осел насовсем. Теперь уже все… Вон – вишь, летняя изба. Там все – и кухня, и баня, и гараж… А там огород, – махнул он рукой куда-то в сторону, за сени, по другую сторону дома. Ну, ладно, проходи в дом, – пригласил он Сергея, открывая марлевую занавеску на входной двери.

Дом у него оказался просторным, с чердачной жилой комнатой, с четырьмя жилыми комнатами, в одной из которых, маленькой и узенькой, стояли кровать и телевизор, была комната самого дядьки.

И Сергей удивился странному совпадению: отец его тоже жил в маленькой и узенькой комнате и тоже с одним телевизором, так же как и его младший брат.

«Хм! Какое удивительное совпадение. Даже в мелочах. Неужели это и есть судьба? – подумал он. – И это ждет меня!.. Не уйти!.. Вот и стало все на свои места… Хм! А жаль, что так получилось. Ясно, просто и тоскливо от понятности своего будущего… Да не может этого быть! Хм!.. Это же не черт наплел, и не бог указал…»

Дядька провел Сергея по дому, показал ему свои хоромы, которые оказались просторными, светлыми и по-деревенски домашними. Чем-то веяло от них чистым и умиротворенным, как на закате жизни обычно утихают страсти, уступая мудрости и примирению с миром, в который в молодости человек вламывается, полагая неразвитыми мыслишками, что жизнь начинается только с него. А она существовала и до него, и ей нет дела до него, как и до всех остальных…

– Вот тут живут у меня молодые: младший с невесткой, – приоткрыв дверь, показал он большую комнату, в которой, к удивлению Сергея, стояло пианино.

«Хм!.. Что это?! – мелькнуло у него в голове. – Деревенская интеллигенция из глубин народных, не получившая даже приличного образования!»

– А инструмент чей? – непроизвольно вырвалось у Сергея.

– Невестки, она у нас музыкантша… Да ты знаешь, Сергей, я в этом деле не мастак… Да и моя Даша тоже…

Они прошлись по дому, поднялись в верхнюю, чердачную, комнату, с одним большим, почти во всю стену, окном.

Спустились вниз.

– Так сколько же у меня двоюродных братьев? С вашей стороны… Я же никого не видел из своих двоюродных братьев и сестер.

– А немного, Сергей, немного: трое сыновей и дочь… Все живут отдельно. Вот только младший, Юрий, недавно вернулся сюда от родителей невестки – с Донбасса. Остальные живут по своим домам уже давно.

– Даша! – крикнул дядька жене. – Ты когда нас с гостем кормить-то будешь?!

– Уже готово, можете идти! – донеслось со двора из летней кухни.

– Ну что же, пошли, Сергей Ефремович, пошли, отметим встречу!.. Вот, поди же ты, жизнь прожили, я уже под закатом, – глянул дядька на Сергея. – А впервые свиделись. Род-то наш разветвился, расползся – чужие пошли ветви… Мироновых много по земле ходит, и кто знает, нет ли у них общего корня…

– Может и не быть, – согласился Сергей. – Уж больно ходкое имечко было на Руси до введения фамилий.

Сергей, дядька и его жена Даша сели за стол в летней кухне.

* * *

Сергей вернулся в партию, к своим товарищам. Там все отдыхали, и Сергей, тоже отдыхая, стал рассказывать о себе с чего-то Потапке.

– У меня был период в жизни, когда все пошло прахом!.. По ночам крутил на магнитофоне записи на немецком. Но жизнь снова повернула, бросила на обочину – в сточную канаву гонки за каким-то миражом, и пришлось забыть о языке, театре и многом другом… Хм! Моя жизнь похожа на бег на месте: бегу, напрягаюсь, рву жилы себе и ломаю судьбы другим, оказавшимся рядом и пробующих уцепиться за меня, как за поплавок. Я же отталкиваю их, спихиваю с островка желаний и кидаюсь снова в море одиночества, зная, что оно может только одно – выкинуть обломки моих костей…

Потапка улыбнулся:

– Ну, у тебя-то проблемы не гамлетовские!.. Хотя все мы в какие-то минуты рефлектируем, дергаемся и мучимся, толкаясь, как бараны перед барьером, не замечая, что он только в нас самих!

– Ладно! Пошли, нас ждут! Уже пора, к делу!.. К оружию, к оружию, друзья! Ведь только в этом видим мы спасенье! – натянуто рассмеялся Сергей. – Оно даст волю нам и выпустит из тьмы и униженья!

Они вернулись к столу, где собралась вся партия. И тут случилось нечто необычное.

Бэла встала из-за стола, подошла сзади к Потапке и вдруг, сама себе не отдавая отчета, нагнулась и обняла его сзади за голову, прижалась к нему, всхлипнула по-детски, доверчиво…

Потапку бросило в жар. Он вскочил, и они оба, словно пьяные, прижались друг к другу. Затем Потапка легко подхватил ее на руки, прижал к себе и, ничего не видя вокруг, пошел из стана в сторону ручья. Подойдя к ручью, он побрел по воде с Бэлой на руках, вышел на другую сторону ручья, опустил ее на землю, и они, обнявшись, скрылись в тайге…

– С ума сошли! – вырвалось у Леонида Григорьевича.

Он привстал из-за стола и застыл в такой позе с широко открытым ртом и ложкой в руках, похожий на сердитого батьку.

Повариха же всхлипнула, растянула гримасой рот, губы у нее задрожали, рот растянулся гримасой… И она, всхлипнув, выдавила:

– Счастливые!..

– Сумасшедшие! – повторил Леонид Григорьевич и, плюхнувшись назад на лавку, вытер ладонью лоб. – Не партия, а черт знает что! – вырвалось непроизвольно у него, он хотел добавить еще что-то или выругаться, но вместо этого махнул рукой, затем громко от души рассмеялся.

* * *

Под тентом у стола стояли Леонид Григорьевич и Сергей и обсуждали следующие маршруты по сечению рудного тела с захватом всего ареала.

Позади них сидел на складном стульчике Митька с ложкой в руках и с тоскливой миной жевал холодные засохшие макароны. В глазах у него застыла скука. На тайгу он не смотрел. Вид сопок, на которые он порой глядел из этого глубокого лога, в котором они стояли лагерем, вызывал у него желание напиться. Но пить было нечего. Последние глотки чемергеса[8] булькнули у него в горле еще вчера вечером, не принеся ему пьяного забытья. Он скрипнул зубами от тупой боли в голове и где-то внутри, подбирающейся снизу под ребра к сердцу. С отвращением глянул он на макароны, куском теста прилипшие к стенкам миски, пихнул было ложку с макаронами в рот, но они не пошли, и его чуть не вырвало. Он с отвращением вывалил макароны из миски тут же на землю, зло выругался: «Ты что готовишь-то, Катька!»… Сверкнул белками черных глаз на повариху.