— Всем спасибо, — кидает он ребятам, у которых все еще достаточно шариков. — Все свободны.

Мы остаемся наедине. Он подходит ко мне вплотную. Так близко, что чувствую запах его парфюма, удивительно приятный, обволакивающий, тепло, исходящее от его тела. Серебристые глаза Артура беззастенчиво скользят по моему залитому краской лицу, по мокрой испачканной одежде, останавливаясь более внимательно на груди, просвечивающих через мокрую одежду сосках. Я сквозь землю хочу провалиться от этого взгляда. Я продрогла, меня колотит. Не знаю, от чего больше, от холода, или от унижения.

— Ты вчера очень дерзко себя вела. Сегодня, надеюсь, тебе все объяснили более доступно?

Продолжаю стоять молча. Зубы выбивают барабанную дробь. Мне дико хочется показать ему средний палец и послать к черту. Только об этом и могу думать. А еще о том, что никогда больше не вернусь в эту школу. Ни за что! Но я нет сил произнести ни слова, меня словно парализовало. Хочу оттолкнуть его и убежать. Но не могу решиться прикоснуться к нему даже на секунду. На лице Принца написано пренебрежение. Словно ему противна картина, которую он сам же и нарисовал широкими мазками краски, как безумный художник.

Во мне закипает ненависть. Кто он такой, этот красивый мальчик? Почему думает, что может безнаказанно измываться надо мной?

— Теперь ты доволен? — тихо спрашиваю, едва сдерживая клокочущую внутри ярость. — Чувствуешь себя королем?

— Ты сама напросилась. Ника в школу второй день не приходит. А ты была вчера слишком дерзкой. Пришлось наказание придумать.

— Может, вы с Никой отвяжетесь от меня и займетесь друг другом?

— И так занимаемся. Очень много и усердно, уж поверь.

Меня затошнило от его намека.

— Мне плевать, чем вы занимаетесь. От меня отстаньте!

— Да больно нужна ты, малявка. Попросишь завтра прощения у Ники. Подойдешь к ней в столовой, извинишься, перед всеми. И не задирай больше мою девушку. Обходи стороной, не хами, не дерзи. У тебя слишком острый язык, подумай об этом. Могут и подрезать.

— А что будет, если не извинюсь? — Нервно касаюсь золотого кулона на шее. Маленький мотылек в круге из звезд. Папина работа, которую он подарил матери на свадьбу. Единственное, что осталось на память от мамы. Он всегда со мной, защищает меня.

— Продолжаешь дерзить? Лучше подумай, как будешь домой добираться. Нет, из тебя, конечно, отличный вышел клоун. Но смотри не простудись, сегодня пасмурно и прохладно.

— Не беспокойся, хотя ты это вряд ли умеешь!

Артур уже, кажется, готов был уйти, но мой выпад останавливает его. А я прикусываю губу и снова тереблю цепочку. Ну почему я не могу держать язык за зубами? Зачем продолжаю эту бессмысленную стычку, которая принесет мне лишь новые унижения?

Артур снова подходит ко мне вплотную, мои руки все сильнее сжимают кулон.

— Дай посмотреть.

И вот мой талисман каким-то неведомым образом уже в его ладони. То ли цепочка расстегнулась в самый неподходящий момент, то ли Артур такой проворный.

Меня охватывает паника. Только не это, пожалуйста! Мне противно даже от мысли, что эта вещь оказалась в его руках!

— Немедленно отдай!

Из глаз брызнули слезы. Еще одно унижение, плакать на глазах этого урода.

— Это личное. Пожалуйста, хватит. Ты, кажется, уходил. Я извинюсь, ты выиграл.

— Ого, такая ценная вещь? Любимый подарил?

— Ага, самый дорогой сердцу человек. И то, что ты держишь эту вещь в своих руках — уже кощунство.

— Ой, ты меня пристыдила, — смеется Артур. Облокачивается на переднюю парту. В его глазах блеск — задумал что-то.

— Раз эта вещь так важна, я понял, что угодно сделаешь.

— Она очень важна для меня.

— Тогда подойди сюда ко мне.

Подхожу и встаю напротив Артура.

— Вот так, молодец. Вставай сюда. Разденься.

Я уже вся заледенела к этому моменту, но от этих слов меня бросает в жар. Щеки начинают гореть. Он вообще в своем уме? Как смеет говорить такое! Этот парень абсолютно ненормальный!

— Ты больной.

Губы Артура изгибаются в усмешке.

— Возможно. Сними блузку. Она все равно мокрая. Хочу посмотреть, насколько тебе дорог кулон.

— Пошел к черту!

Выбегаю из класса в слезах, они текут нескончаемым потоком. Чувствую соленый вкус во рту — похоже, я до крови прикусила губу. Встреченные ребята пялятся на меня, мокрую, в мазках краски, зареванную. Но сейчас мне уже плевать. Отчаяние душит, растет в груди огромным комом. Я все потеряла. Гордость, самоуважение, но более всего мне жаль мамин кулон. Как я теперь заберу его у Артура?

Бегу в единственное место, где могу получить помощь — в столовую. Настасья Михайловна в ужасе смотрит на меня.

— Это что же, деточка? Кто сотворил такое с тобой? Вот ведь паразиты безмозглые!

От ее участия плачу навзрыд, у меня начинается истерика. Настасья Михайловна увлекает меня в подсобное помещение, усаживает на стул и начинает вытирать полотенцем.

— Бедная деточка! Ты насквозь мокрая. Ничего, сейчас к нам пойдем. Вымоешься, найдем, во что переодеться. А Лизка где? Она с тобой была?

Я не могу подставить Лису, рассказав ее матери, что та сбежала с рисования.

— Нет, она на дополнительных занятиях, — с ходу придумываю я.

— Так кто это сделал? Лично уши откручу!

— Нет, не надо! Это случайно вышло.

Слова так и рвутся с языка, выплеснуть накопившуюся обиду, рассказать все как есть, но я почти уверена, что это лишь принесет новые проблемы. И мне, и Лизиной маме. А я меньше всего этого хочу.

— Ладно, не плачь, милая. Вот, держи полотенце.

— Я испорчу его краской.

— Плевать. Высушись, я тебе сейчас халат белый дам. Дойдем до нас, а там переоденешься. Нельзя через весь город в таком виде. Ох и паразиты, ну только бы добраться до них!

Настасья Михайловна причитала всю дорогу до дома, а я переживала, как бы она не спросила снова про дочь. Но, кажется, мое объяснение про дополнительный удовлетворило женщину. Правда, когда мы пришли в квартиру, она набрала Лизу. Та, видимо, хорошо продумала свои объяснения, трубку Настасья Михайловна повесила весьма довольная.

— Ладно. Лизки еще пару часов не будет, а я сейчас переоденусь, и такси возьмем. Провожу до дому тебя. Но сначала в ванную дуй.

— Что вы! Не надо. Вы и так мне помогли очень!

— Без разговоров, Василина, держи полотенце. Вперед.

Я не стала больше спорить, тем более мне нестерпимо хотелось смыть с себя краску.