Тот, кто подвержен унынию во время чтения, часто зевает и легко засыпает, он трет лицо, вытягивает руки, поднимает глаза от книги и смотрит в стену. А когда снова берется читать, старается без толку, пытаясь раз за разом понять смысл слов, он считает страницы, смотрит, сколько на них текста, ругает почерк переписчика и разные украшательства. В конце концов, закрыв книгу, он кладет на нее голову и спит, но наверняка не глубоким сном, потому что голод бередит ему душу – и все треволнения возвращаются.

Не стоит ошибочно считать это описание хоть и насмешливым, но дружелюбным: уныние – смертный грех и, кроме того, один из восьми помыслов, внушаемых бесами, – о них и рассказывает в своем трактате Евагрий.

Среди книголюбов по-прежнему бытует определенное нежелание признаваться в том, что им скучно – особенно если речь идет о книгах, которые большая часть общественности считает важными, выдающимися, обязательными к прочтению. Симптом этого сопротивления – подавление зевоты, однако этот термин взят не из работ Фрейда, а появился благодаря шутке одного из его заклятых врагов – сторонника идей Бенедетто Кроче, литературного критика Франческо Флоры. Он один из тех философов-идеалистов, которые отнеслись к психоанализу со смесью недоверия, непонимания и неприкрытого отторжения – именно так они глядели на новое, с виду весьма подозрительное учение. Это произошло в то время, когда оно прибыло в Италию через Триест, разложило чемоданы и попыталось прижиться в крупных городах, тогдашних культурных центрах. В 1934 году в своем безжалостном и полном нравоучений «Прощании с Фрейдом» Флора иронически высказался о половой неразборчивости психоанализа как подхода:

Если завтра кто-нибудь решит создать психологическую теорию с целью доказать, что подлинная цель человеческой жизни – разразиться чередой зевков, и что подавление зевоты – корень всех зол (ведь одно из правил поведения в приличном обществе – стараться не зевать на людях, а потом зевота мстит нам, принимая форму невроза). А еще, что акт соития – аллегорическая форма зевоты, и сон – тоже подавленная зевота… в общем, все аргументы хороши, при условии, что они встраиваются в наукообразное повествование.

Жаль, что Флора не стал дальше разматывать этот клубок теории, а использовал его лишь в качестве примера, и то исключительно в саркастическом тоне: по мне, так он мог бы вытащить оттуда ценные нити рассуждения. Когда мы, читатели, подчиняемся жестокому и безрассудному Закону (см. вторую заповедь – «Не забрасывай»), наше подсознание сопротивляется и выражает протест в форме зевоты. В этих нормах поведения явно сквозит представление о чтении как о своего рода мрачном и полном запретов богослужении. Только в культуре, в глубине своей основанной на принципе подавления зевоты, могло родиться такое понятие, как guilty pleasure, то есть тайное, постыдное удовольствие. Например, прочесть увлекательную, но осуждаемую обществом книгу – мы тайком берем ее с собой в постель, но никогда не решимся появиться с ней на людях. В общем, эдакий бестселлер с репутацией продажной женщины.

В 1962 году Джованни Руссо опубликовал в журнале «Настоящее время» краткое содержание посиделок с друзьями и коллегами и их застольной дискуссии о нравах и обычаях литературного мира. Они задались вопросом, имеет ли Скука «право восседать рядом с Музами», а еще – как так вышло, что критики и авторы рецензий странным образом смущаются и не желают признавать скучность книги мерилом ее художественной ценности. Вот что сказал один из собравшихся:

Я спрашиваю себя: неужели критиков никогда не одолевает скука? И вообще, что такое скука, если не истощение, отчуждение, увядание, которое испытывает читатель в глубине души, теряя способность чувствовать произведение искусства, взаимодействовать с героями, наслаждаться их выдуманной жизнью? То, что влиятельные критики с суровым порицанием не обрушиваются на скучные книги, – крайне порочная практика.

Таковы печальные последствия третьей заповеди. Ее авторитет уже начинает ослабевать: ее настигает нетерпение, свойственное капризным читателям – тем, кто требует, чтобы их непременно развлекали. Однако «подавление зевоты» по-прежнему живет на страницах газет, посвященных культуре, и больше всего – в текстах рецензий. Когда какой-нибудь критик хочет намекнуть, что ему было до смерти скучно, но он боится в этом признаться в первую очередь самому себе, он прибегнет к самому пустому, невыразительному и надуманному эпитету. В нем мы можем разглядеть симптомы невроза – это своего рода компромиссное решение, выбор между не знающим дисциплины бессознательным (Оно) и тем, что предписывает нам отвечающее за культурные установки Сверх-я. Этот эпитет – «интересный». Представляю, как должен почувствовать себя молодой писатель, когда его хвалят за «интересное начало творческого пути»: примерно так же, как не слишком привлекательная девушка, когда кто-нибудь цепляет на нее ярлык «своеобразная». Автору не стоит удивляться, если потом он застукает этого критика в постели с хитом продаж. Достаточно сказать, что это всего лишь «постыдное удовольствие», и все – легко сознаться в содеянном и получить отпущение грехов от верховных божеств.

Четвертая заповедь: «Не подчеркивай ручкой». Пятая – «Не загибай страницы»… Чем дальше мы поднимаемся и чем ближе подбираемся к вершинам психоза, где обитают наши безумные дядюшки, библиофилы и коллекционеры, тем больше запретов, табу и ритуальных формул громоздятся вокруг и неотрывно, с суровым видом глядят на нас. Слава богу, для обыкновенного невротичного читателя безжизненная, точно древнее ископаемое, риторика первосвященников звучит лишь как слабое, далекое эхо – оно сравнимо с воспоминаниями о изучении катехизиса в школе. Нынешнее скромное поклонение книге принимает более мягкие и доброжелательные формы, как правило, типичные для народных проявлений веры. Например, отправиться в паломничество к святыням во время фестивалей и ярмарок, едва заметно склонить голову при виде витрины книжного магазина или вежливо снять шляпу перед высоким стеллажом, где обитают духи предков.

5

Пикник на обочине у пропасти

Среди книг моей библиотеки (вот они, рядом)

Есть одна особенная —

Мне так и не доведется ее прочитать[24].

Хорхе Луис Борхес, Пределы

Кто помнит, как Леонард Зелиг стал самим собой? Какое роковое происшествие подтолкнуло главного героя фильма Вуди Аллена свернуть на дорожку, которая шаг за шагом привела его к точке, где он превратился в человека-хамелеона? Он сам отвечает на этот вопрос: под гипнозом он признается своему врачу-психоаналитику, доктору Юдоре Флетчер, в том, что, когда был ребенком, однажды притворился, будто прочел «Моби Дика». Леонард