на пути к удовлетворению психологической потребности в их прочтении. В этом месте на сцену должны выйти санитары.

В детстве я мог часами разглядывать огромную библиотеку, которая занимала одну из стен в гостиной. Мой отец расставил классические произведения на достаточно высоких полках, чтобы я не мог до них добраться (скажем честно – на самом деле причина была иная, если не считать эпиграмм Марциала: мой родитель явно думал, что они чересчур непристойны для юного возраста). И в то же время они находились достаточно низко, чтобы я смог прочесть всех тех авторов и все те тексты, одно звучание которых казалось покрытым древней тайной – настолько, что стоило мне произнести их по слогам, как меня охватывал священный трепет. Эти стоявшие в ряд томики хоть и презрительно поворачивались ко мне спиной, все равно позволяли исследовать себя и не особенно этому сопротивлялись. Книги обращались ко мне свысока и с двойным посылом. Они одновременно играли роль моего осуждающего призрачного двойника, того, кем я должен был стать, но не стал (и, надо сказать, никогда бы не стал – я, несчастный сопляк), и предлагали моему взору восхитительный образ того, кем я хотел стать и кем бы однажды непременно стал (я, божественный юноша). На языке Фрейда можно сказать, что мое Сверх-я и Я-идеальное пристально взирали на меня двумя парами глаз с одной книжной полки.

Избавиться от первой из этих ипостасей вроде бы достаточно просто, но только если принять, что человек – существо разумное. Умберто Эко, приняв на себя великодушный тон в духе Фомы Аквинского, привел математическое доказательство неправдоподобности тех требований, которые деспотический книжный шкаф пытается вменить нашему сознанию. В рубрике под название «Картонки Минервы. Заметки на спичечных коробках», которую писатель вел в газете «Эспрессо» в 1997 году, появилась зарисовка под названием «Сколько книг мы не прочитали?». В ней Эко приводит в пример «Энциклопедический словарь литературных произведений» издательства «Бомпиани»: «В наиболее современном издании статьи, посвященные произведениям, занимают в общей сложности 5450 страниц. Если прикинуть навскидку, что на каждую страницу приходится плюс-минус три произведения, получим 16 350 наименований». Не просто каких-то там произведений – а именно классических. Еще раз, прописью: шестнадцать тысяч триста пятьдесят, и все это классика. Затем Эко предлагает учесть, что среднестатистический читатель (тот, которому есть еще чем заняться в жизни, помимо чтения) тратит на одну книгу примерно четыре дня. «Следовательно, если умножить четыре дня на каждую статью из словаря „Бомпиани“, выходит 65 400 дней. Разделите это число на 365, и у вас получится почти 180 лет. Точно, как в аптеке, не подкопаешься. Никто не может прочитать все книги, которые того стоят».

Кажется, все просто, да? Однако невротичный читатель по-прежнему принимается за новые книги и при этом прикрывается самой смешной, необдуманной и безумной метафорой – он говорит: я заполняю пробелы. Вот это да! Как видно, все наши несчастья имеют одну первопричину, лежащую в области топологии: у нас с технической точки зрения абсолютно нездоровое представление о том, как устроено культурное пространство. Мы предусмотрительно не признаемся в этом, но на полубессознательном уровне представляем его себе как некое странное геометрическое тело – огромную форму сыра грюйер, испещренную дырами (этот образ – один из излюбленных примеров математика Бенуа Мандельброта, родоначальника фрактальной геометрии). Мы постепенно и педантично заполняем эти «дыры» – книга за книгой, классик за классиком, – и возможно, нам это удастся, например тем же способом, которым действовал Самоучка из романа Сартра «Тошнота»: он изучал все тома в местной библиотеке один за другим, в алфавитном порядке. Если мы попытаемся вернуться назад и понять, какое именно мыслительное уравнение породило образ сыра с дырками, то совершим удивительное открытие: невротичный читатель убежден, что его продолжительность жизни – от семисот до восьмисот лет, практически нечто среднее между возрастом библейского патриарха, вампира Носферату и графа Сен-Жермена. В самых запущенных случаях такие люди считают себя полноправными жителями борхесовского Города Бессмертных.

Не хотелось бы вас огорчать, но мне кажется, куда более разумно пойти обратным путем: возьмем за основу расчеты Эко и попробуем оформить их так, чтобы получить наиболее реалистичное, насколько возможно, представление о мире культуры. Вместо формы сыра на ум может прийти нечто вроде «бесконечной сферы, центр которой везде, окружность – нигде», как писал Блез Паскаль[26]. Чем больше мы читаем, тем больше ширится окружность нашей сферы знаний, и чем больше она становится, тем обширнее область ее соприкосновения с миром невежества: он окружает ее, поскольку ей приходится вечно дрейфовать в этом океане незнания. Или же мы попробуем ввести расчеты в компьютер, и он, обработав эти данные, выдаст нам безжалостную картину – диаграмму, чем-то похожую на вертикальный срез черной дыры: в начале небольшой отрезок прямой, а затем линия резко уходит вниз в бесконечную пропасть. Если же вместо обращения к компьютерной программе нам заблагорассудится залезть в запасники мирового искусства, я бы посоветовал взглянуть на «Тщеславие» или Vanitas[27] Ганса Гольбейна Младшего. Персонаж на этой картине читает книгу в весьма неряшливой, непринужденной позе: он стоит, скрестив ноги, опирается локтем одной руки о конторку, а другой поддерживает бестелесную «щеку». А, забыл сказать: этот персонаж – скелет.

Заполнить пробелы! Неужели вы, как и я, не слышите, что, когда вы произносите эту фразу, где-то в космических далях раздается громогласный смех? Нет никаких пробелов, лакун, которые нужно ликвидировать, несчастные вы смертные людишки! Есть лишь одна-единственная невероятная пропасть, в которую сам бог боится заглянуть, ведь от ее вида у любого голова пойдет кругом. Все, что мы можем себе позволить, – устроить пикник на краю обрыва.

А я захвачу сыр.

Итак, мы заставили замолчать баритон Сверх-я и теперь можем наконец послушать звонкий голосок Я-идеального. Он часто смешивается с первым, сопровождает его, поддерживает его множеством гармонических вариаций, но на самом деле происхождение у него совсем иное: он рождается из чувства всевластия, которое было у нас в детском возрасте. И его невозможно урезонить бухгалтерскими подсчетами, строгой отчетностью и записью в два столбика: столько-то прибыло (прочитано), столько-то убыло (потрачено времени). Ведь в глубине души мы знаем, что где-то внутри нас еще живет детство. Мы там были. В Городе Бессмертных все читатели снова перенеслись именно в этот период своего существования и проводили долгие летние дни в декорациях детства и ранней юности.

Никто лучше, чем Марсель Пруст, не смог описать начало этой незапамятной эры в жизни каждого читателя:

Нет, быть может,